Плененная грешником (ЛП) - Херд Мишель

ВИКТОР

Пока Розали плачет в ванной, я сажусь на кровать и просматриваю документы, которые принес Саша.

Первое, что я замечаю, это то, что день рождения Розали намного раньше, чем я думал.

Она ни за что не будет готова отправиться в самостоятельное плавание к следующей неделе. Ей понадобятся недели, если не месяцы, чтобы справиться со своим горем.

Я вздыхаю, потому что это только половина правды.

Блять, у меня проснулась совесть, когда речь зашла о девушке.

Я качаю головой и пытаюсь сосредоточить свое внимание на документах.

Я оставлю ее у себя, пока ей не исполнится двадцать один.

Три года.

На моем лбу появляется морщинка, когда я поднимаю голову, чтобы посмотреть на закрытую дверь ванной. В этот момент звук криков Розали меняется, пока не становится похожим на то, что она с трудом дышит.

— Господи, — бормочу я, роняя документы и поднимаясь на ноги. Дверь открывается только наполовину, прежде чем во что-то врезается.

Я захожу внутрь и вижу Розали, лежащую на полу, ее слезы образовали лужу на плитке. Красные пятна покрывают ее лицо и шею, из-за разбитого выражения ее глаза выглядят избитыми и более уязвимыми, чем может выдержать мое сердце.

Присев, я беру ее за плечи и тяну в сидячее положение, прежде чем просунуть руки под ее колени и спину. Прижимая ее к груди, я выпрямляюсь во весь рост и несу ее обратно на кровать.

Я должен уложить ее и дать ей успокоительное, но вместо этого я сажусь на одеяло. Я обхватываю ее вздрагивающее тело и крепко прижимаю к себе.

— Все будет хорошо, — пытаюсь я успокоить ее.

Она качает головой, потерянные рыдания срываются с ее губ.

— Н-ничто никогда больше не б-будет хорошо. — Ее тело обмякло, как будто из него высосали всю энергию. — Ты будешь держать меня в-в плену. Мне исполнится восемнадцать, и ты будешь насиловать меня, пока я тебе н-не н-надоем. Тогда ты, надеюсь, у-у-убьешь меня.

Услышав ее слова, я сжимаю челюсти, и гнев просачивается в мое сердце.

Она снова рыдает.

— Или ты п-передашь меня с-своим м-м-мужчинам.

Поднимая правую руку к ее челюсти, я беру ее за подбородок, чтобы она посмотрела на меня. Когда наши взгляды встречаются, и я вижу неприкрытый страх, дрожащий в ее мягких карих радужках, то заставляю себя расслабиться, чтобы не выглядеть гребаным мрачным жнецом.

— Ничего из этого никогда не случится.

Ее глаза ищут мои.

— Я не могу п-поверить ни одному твоему с-слову.

Я сажаю ее на кровать и поднимаюсь на ноги. Подойдя к окну, я закрываю его.

— Я держу тебя только потому, что тебе некуда идти.

— Я могу поехать в Нью-Йорк, — пытается возразить она.

Я качаю головой.

— Это не подлежит обсуждению. Ты останешься здесь. — Оборачиваясь, мой взгляд останавливается на расстроенной девушке. — Пока тебе не исполнится двадцать один, тогда я отпущу тебя.

Ее взгляд на мне расширяется.

Я скрещиваю руки на груди и мгновение смотрю на нее.

— Я не буду принуждать тебя, и уж точно не позволю никому из моих мужчин прикасаться к тебе. Ты будешь в безопасности, маленькая Роза. Это единственное, что я могу тебе пообещать.

Ее брови сходятся вместе, и на ее лице появляется проблеск надежды.

— Что ты будешь делать со мной в течение трех лет?

Вздыхая, я начинаю идти к двери.

— Я буду кормить и одевать тебя. — Я указываю на ее разбросанные вещи. — Распакуй вещи. Я люблю, когда в моем доме все аккуратно и на своих местах.

Розали медленно встает с кровати и смотрит в окно. Это заставляет меня сказать:

— Ты можешь выходить на улицу, но не можешь покинуть территорию без моего разрешения.

В ее глазах мелькает вызов. Это приятная перемена по сравнению с убитым горем взглядом.

— Мне разрешено выходить на улицу?

Ухмылка приподнимает уголок моего рта.

— Да, но не делай глупостей, потому что свобода, которую я даю тебе, может быть так же легко отнята.

Я вижу, как ее мысли мечутся за карими радужками, и я знаю, что ни один из нас не сомкнет глаз сегодня вечером.

Я не верю, что она не попытается сбежать, а она не верит, что я не причиню ей вреда.

— Когда закончишь распаковывать вещи, приходи в гостиную. Я приготовлю нам что-нибудь поесть.

Я выхожу из комнаты и направляюсь обратно на кухню. Я ничего не ел с обеда и уже давно умираю с голоду. Достав ингредиенты из холодильника и шкафчиков, я начинаю готовить куриную запеканку.

Мне всегда нравилось наблюдать, как готовят мои родители, и я научился готовить еду в раннем возрасте. Это одна из немногих вещей, которая успокаивает меня.

Мои мысли заняты Розали. За несколько часов я перешел от слов о том, что оставлю ее у себя, пока ей не исполнится восемнадцать, к решению держать ее у себя до двадцати одного года.

Что-то в ней проникло мне под кожу.

Я нарезаю курицу с большей силой, чем обычно.

Манно и его племянник должны были умереть, но я ненавижу, что невинная девушка попала под перекрестный огонь. Я могу быть неумолимым и безжалостным, когда дело доходит до работы, но у меня слабость к детям.

Она, блять, не ребенок.

Через пять дней ей исполнится восемнадцать.

Тем не менее, она такая чертовски невинная, причинить ей боль будет все равно что оборвать лепестки цветущей розы.

Вскоре воздух наполняется ароматом жареного лука, курицы и грибов. Я улучаю момент, чтобы налить себе стакан водки и потягивать напиток, продолжая готовить еду.

Когда запеканка запекается в духовке, я чувствую движение воздуха. Через несколько секунд Розали медленно спускается по лестнице. Она движется осторожно, как олень, останавливаясь через каждые пару ступенек. Я чувствую напряжение, исходящее от нее волнами.

Я продолжаю вытирать столешницу, бормоча:

— Ты закончила распаковывать вещи?

— Да. — Она на дюйм приближается к раздвижным дверям, ведущим во внутренний дворик, пока не останавливается перед ними, глядя на освещенный ландшафтный сад.

Взяв стакан, я подхожу к ней и открываю двери. Ветерок ласкает ее волосы.

Она выглядит такой чертовски хрупкой в безразмерной рубашке и спортивных штанах, но, по крайней мере, вся ткань прикрывает ее тело.

Когда я киваю в сторону мебели для патио, Розали делает глубокий вдох и переступает порог. Ее тело напряжено, как будто она ожидает, что я в любой момент затащу ее обратно внутрь.

Она останавливается у ступенек, ведущих к дорожке, ответвляющейся в сторону других особняков, и окидывает взглядом территорию

— Здесь есть другие дома?

— Моей семьи. Ты скоро с ними познакомишься.

Удивление мелькает на ее великолепных чертах, и ее глаза устремляются на мои.

— Ты позволишь мне приблизиться к твоей семье? — Замешательство прогоняет шок с ее лица. — Ты не боишься, что я причиню вред одному из них?

Взрыв смеха вырывается у меня.

— Удачи в попытках.

— Я говорю о женщинах, — бормочет она.

Я наклоняю голову.

— Это мило, что ты думаешь, что у тебя есть шанс против любой из них.

Розали бросает взгляд на другие особняки и огни, льющиеся из окон, затем обхватывает себя руками.

Ее голос – не более чем наполненный страхом шепот, когда она спрашивает:

— Почему ты просто не убил меня? Почему похитил?

Я делаю глоток водки и окидываю взглядом участок.

— Ничто из того, что я скажу, не успокоит тебя, маленькая Роза. — Я снова перевожу взгляд на нее. — Со временем ты поймешь, что я человек слова. Ветровым и Козловым не доставляет удовольствия причинять боль женщинам, особенно таким хрупким созданиям, как ты.

В ее глазах появляется больше надежды.

— Это правда, что Изабелла Козлов пресекает преступные группировки, торгующие людьми в секс-рабство?

— Да. — Ухмылка растягивает мои губы, потому что моя тетя такая же крутая, как и все остальные. Прислоняясь спиной к колонне, я снова окидываю взглядом участок.

Хотя я дома, где на страже половина армии, я всегда готов к нападению.