Лина Серебрякова - Три года ты мне снилась
Утреннее настроение рассеялось, в глазах появилась печаль.
— Меня не любят уже восемь лет! — Она смотрела на свое отражение, едва сдерживая слезы. — Восемь лет... Как я жива? Конечно, у меня есть дочь как оправдание моего существования. Но Киска скоро вырастет и пойдет своей дорогой. Она уже сейчас тянется к любви, к собственной молодой жизни. Разве я вправе грузить ее своей несостоявшейся судьбой?
Она подперла кулачком щеку.
— У меня нет ни любви, ни любимой работы. Я играю пенсионерку с мышиным хвостиком на затылке. Неужели это предел и ничего больше не будет? — Ирина выпрямилась и строго посмотрела в свои глаза. — Стоп! Ни слова больше. Иначе придется собирать себя по кусочкам. Так уже бывало. Все хорошо. У тебя все прекрасно, Ирина Соловьева!
Набор косметики, кисточки, карандаши, тени, кремы и духи. Чтобы выглядеть ослепительно, как сказал ей один режиссер. Сказал просто так, а у нее-то уж прыгнуло сердечко. Как у девчонки.
Ах, как там много девчонок!
— Ну и что? — Она подкрасила брови и взялась за тени для век. — Если в каждой девчонке на киностудии видеть соперницу — лучше не жить. У меня, Ирины Соловьевой, своя судьба, а значит, надо идти навстречу судьбе и ничего не бояться.
Через полчаса, легкая, прекрасная, с отлетающей сумочкой, она сбежала с крыльца и помчалась на студию. В переполненном автобусе ее прижало к груди молодого человека. Из-под полуопущенных ресниц увидела она атлетическое плечо, крепкую мужскую руку, и в ее душе заиграла волнующая музыка. Уловив это, парень бросил на нее оценивающий взгляд, самодовольно хмыкнул и двинулся к выходу.
«Вот тебе и вся любовь», — усмехнулась Ирина.
Яркие афиши с полуобнаженными красавицами украшали гримерную. Они смотрели призывными взглядами на таких же эффектных мужчин. Мощные лампы струили ослепительный свет, и жара была бы нестерпимой, если бы кондиционер исправно не гнал прохладный воздух.
Ирина села перед безжалостными зеркалами гримерной и откинулась на спинку кресла.
Она не опоздала, хотя добраться сюда было непросто. Длинные тоннели темных коридоров казались бесконечными, запутанные переходы и бесчисленные двери с именами известных режиссеров, названиями снимающихся кинокартин, ряды технических комнат, холлы близ лифтов с курящим и спорящим народом — настоящая ловушка для новичка.
На пороге гримерной картинно нарисовалась полная симпатичная женщина.
— Привет, дорогая, — улыбнулась Ирина.
— Пришла, моя красавица! — Женщина сильными руками принялась растирать в мраморной чаше замороженную смесь жира, краски и заполнителя для грима собственного сочинения. — Подожди одну минутку. Все равно там еще не готово, — кивком головы показала она в сторону съемочного павильона.
Анастасия, задушевная подруга Ирины, хозяйничала здесь вот уже одиннадцать лет, с тех пор как ее привела на студию начинающая тогда актриса Соловьева. За это время расторопная и веселая Настя-маляр окончила курсы художественного макияжа, располнела, стала «крутой», то есть поставила себя так, что с нею, простой гримершей, считались режиссеры и директора фильмов.
«Еще до автокатастрофы», — мельком подумала Ирина и сразу, как ни крепилась, закручинилась.
Тактичная Анастасия, сразу уловив перемену в настроении подруги, бодро заметила:
— Выглядишь на все сто!
— Скорее, на двести, — усмехнулась Ирина.
— У Киски была, беспокойная мамаша? — догадалась Настя. — Как там девочка? Загорела, поправилась? Небось и не вспоминает о доме?
— Пожалуй, — кивнула Ирина. — Ах, Настя! Там такая красота, такой воздух... Замечательное место!
Анастасия уперла руки в мощные бока. Она любила Ирину, жалела ее. Когда-то они дружили домами, мужья увозили их в дремучие леса, на озера, охотились, рыбачили, а они, жены с малыми ребятишками, наслаждались этими простыми дарами жизни.
Хозяйка гримерной покачала головой.
— Вернулась от дочки поздним вечером и затосковала в пустом доме, голуба-душа. Так?
Ирина опустила голову.
— Заметно, да? Еще бы... — Слезы заструились по ее щекам. — Настя, милая, неужели это все? Неужели никогда? Я же ничего не успела, я даже женщиной не была. Держусь как могу, но до каких пор? Ведь уже скоро, скоро... — Она закрыла лицо руками, склонилась к коленям. — Не хочу стареть, не хочу, не хочу...
— Полно, полно... — Анастасия прижала к себе ее голову. — О чем ты горюешь? Не тебе бы так говорить, да не мне это слушать! Да мы тебя, если хочешь знать, еще замуж отдадим, молодую-интересную. С твоими-то глазами!
Ирина подняла лицо.
— Спасибо, роднуша. Прости меня. Все как-то одно к одному. Маму во сне видела... Помнишь, как она за один день ушла?
Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.
— Все будет хорошо.
Ирина вздохнула.
— Что мне делать?
— Работать и дочь растить. Остальное приложится. И не терзай себя. Прошлого не воротишь, устраивайся с тем, что есть.
— А ничего и нет.
— Брось, Ириша. Все при тебе. Расхныкалась, как дитя.
Они помолчали. Слезы Ирины высохли, на губах появилась улыбка.
— Утешительница ты моя. Что это я, в самом деле. Но... Настя, ты же меня знаешь. Я могу играть интересные сильные характеры, не хуже этих девиц, что задирают юбки в каждом кадре...
— Я знаю. Ты и сама молода, посмотри на себя, все у тебя еще впереди. При чем тут юбки?
— Но ведь они заполонили все, и так дурно, безвкусно...
— Так! — Анастасия вновь уперла руки в бока. — Молодых мы уже не любим.
— Я в отчаянии, Настя! Я всех люблю, готова любить, но я хочу играть, играть, играть! Я могу. Я по улицам хожу и словно роль играю. Не вижу, не слышу ничего.
— Так и под колеса схлопотать недолго. Ох, извини! — Анастасия поцеловала ее в макушку и отвернулась к своим баночкам. — Что у нас сейчас? А, пенсионерка. Сочувствую. Надеюсь, потом-то ты сыграешь... О-о, да ты же ничего не знаешь!
Ирина вскинула на нее глаза.
— Чего не знаю?
Подруга посмотрела с ласковой насмешкой.
— А то, что происходит здесь, в родной студии, в двух шагах от тебя! Знаешь? Нет. А тут такое делается, что все на ушах стоят. Можно сказать, с ног сбились, вот как! А она живет себе поживает и даже плавничками не шевелит, рыбка-красноперка.
— Да что у нас может твориться?
Настя с веселой укоризной покачала головой.
— А то, что если проливать по себе горькие слезы, не шустрить и не чуять, то, конечно, ничего твориться вокруг и не будет! Так и оказываются в самом хвосте. А что? Запросто.
Ирина даже выпрямилась, готовая услышать нечто удивительное. В самом деле, она как-то потеряла вкус, уверилась, что яркая интересная жизнь уже не для нее, с ее горестями, хоть бодрилась изо всех сил, но лишь возле дочери чувствовала свою уместность и нужность.
