Фридрих Шпильгаген - Ганс и Грета
Гансъ снова взялъ ее на руки и сталъ цѣловать и ласкать. Гретхенъ не противилась ему. Все, что онъ говорилъ, было такъ хорошо и честно. Онъ вѣроятно серьезно собирается жениться на ней, хотя еще это время за горами.
Но Гансъ и знать этого не хотѣлъ. «Все устроится: храбрость города беретъ, храбрый солдатъ огня не боится, – на все надо время»!
И все это говорилъ Гансъ, какъ по писанному. Гретхенъ даже нѣсколько разъ засмѣялась. Она теперь сама смѣялась надъ происшествіемъ сегодняшняго утра. Одно ей не нравилось, что на немъ было платье Кристели изъ шинка. Кристель дурная дѣвушка; г-нъ пасторъ не далъ ей въ воскресенье причастія. На это Гансъ замѣтилъ, что онъ не пасторъ и имѣлъ дѣло не съ Кристель, а только съ ея платьемъ. Тутъ Гансъ съ Гретой чуть было опять не поссорились, какъ вдругъ сердитый голосъ закричалъ вблизи:
– Грета, Грета!
Грета вздрогнула; Гансъ молчалъ, не двигался и прислушивался.
– Грета, Грета! – раздалось снова.
– Отецъ, – сказала Грета.
Долговязый Гансъ ничего не сказалъ. Онъ еще разъ обнялъ и поцѣловалъ дрожавшую дѣвушку, потомъ двумя шагами своихъ длинныхъ ногъ очутился за стволомъ ближайшаго тополя, а двумя другими шагами въ густой тѣни плакучихъ ивъ и орѣшниковъ, спускавшихся надъ ручьемъ, который вытекалъ изъ Ландграфскаго ущелья и впадалъ въ прудъ.
– Иду, батюшка, – закричала Грета какъ можно смѣлѣе и побѣжала вдоль берега къ отцу, который стоялъ у калитки садика и все еще кричалъ: – Грета! Грета!
– Гдѣ ты была? – спросилъ онъ сердито, увидавъ дочь.
– Я сидѣла тамъ, въ комнатѣ было такъ жарко! – сказала Грета.
– Глупости! – сказалъ отецъ, – ступай домой!
Гуси зашипѣли и закричали, а когда старикъ захлопнулъ за собой и за дочерью садовую калитку, одинъ изъ нихъ загоготалъ особенно громко: га, га, га! будто подсмеиваясь надъ старикомъ. Но старикъ не разумѣлъ гусинаго языка!
III.
На слѣдующій день, раннимъ утромъ опять началась работа. Всѣ разбрелись: кто пошелъ въ лѣсъ, кто на полѣ. Въ деревнѣ все затихло, только гуси, не переставая, гоготали; тѣ же три гуся, которые провели ночь на бивуакѣ у пруда, съ длинновытянутыми шеями перешли, переваливаясь, изъ переулка въ главную улицу къ другимъ гусямъ, которые и учинили имъ строгій допросъ. Разговаривали они долго. Въ шинкѣ, гдѣ всѣ двери и окна были отворены, шла большая возня: мыли столы и скамьи, и повременамъ слышался крикливый голосъ хозяйки. У широко распахнутой двери, прислонясь къ косяку, стоялъ Гансъ. На немъ была еще военная фуражка, въ остальномъ же его платье походило на одежду деревенскихъ работниковъ: грубая синяя блуза и сѣрыя полотняныя панталоны. Во рту держалъ онъ коротенькую трубочку, но она уже нѣсколько минутъ тому назадъ погасла, а онъ этого и не замѣчалъ. Это случалось съ нимъ рѣдко, но сегодня онъ былъ въ странномъ и не особенно пріятномъ расположеніи духа. Вчера вечеромъ, воротясь въ шинокъ послѣ свиданія съ Гретхенъ, онъ хотѣлъ прокрасться въ свою каморку, но другіе парни увидали его и снова потащили въ танцовальную залу. Онъ не хотѣлъ болѣе пить вина, но его стала мучить жажда, точно на маневрахъ въ лѣтнюю жару, и онъ сталъ пить и выпилъ много, а потомъ началъ шумѣть и бушевать! Если бъ Грета увидала его въ такомъ состояніи! Голова его была совершенно пуста, а сегодня именно онъ и нуждался въ ней болѣе всего! Онъ обѣщалъ Гретѣ сегодня же поступить на мѣсто. Вчера это казалось ему такъ легко! Онъ думалъ, что ему отбою не будетъ отъ нанимателей! Теперь же дѣло являлось совершенно въ иномъ свѣтѣ. Ну, вотъ онъ стоитъ и поджидаетъ: всякій кто пожелаетъ, можетъ нанять его, но, не смотря на его силу и ростъ, никто не обращаетъ на него вниманія! Всѣ парни на работе, онъ одинъ во всей деревнѣ не занятъ ничѣмъ! Къ кому идти?
Раздумывая, онъ взглянулъ на домъ купца, напротивъ. У Вейземейера была большая запашка, да и въ домѣ дѣла было много, но какъ идти къ старику, котораго вся деревня зоветъ скрягою?
Гансъ затянулся нѣсколько разъ изъ погасшей трубки и отъ нея у него стало такъ же горько во рту, какъ и на сердцѣ, при мысли сдѣлаться работниконъ или слугой г-на Вейземейера!
Наискосокъ, противъ его дома, стоялъ домъ крестьянина, или, какъ онъ любилъ, чтобъ его называли, агронома Якова Кернера. Улица дѣлала тутъ крутой поворотъ, такъ что Гансъ хорошо могъ видѣть этотъ домъ съ его зелеными ставнями, бесѣдку изъ дикаго винограда, большія ворота, обѣ половинки которыхъ были широко растворены. Г-нъ Кернеръ, послѣ владѣльца фарфоровой фабрики, былъ самый зажиточный человѣкъ въ деревнѣ, и говорятъ, давалъ хорошое жалованье; но Кернеръ отзывался такъ дурно о немъ и дѣлалъ это, чтобы очернить его въ глазахъ Греты, за которую ему самому хотѣлось посвататься! Лучше пойти на фабрику.
Гансъ передвинулъ трубку съ лѣвой стороны рта на правую и покосился на крыши фабрики, которыя виднѣлись сквозь высокія каштановыя деревья.
Фабричные рабочіе получали большую плату, чѣмъ полевые работники, но стояли гораздо ниже этихъ послѣднихъ въ общественномъ мнѣніи, даже ниже углекоповъ. Служба должна быть очень хороша, чтобъ ею не побрезгалъ разбитной парень, бывшій флигельманомъ въ первой ротѣ, перваго батальона, втораго гвардейскаго полка и вѣроятно давно бы произведенный въ унтеръ-офицеры, если бъ не рѣшился выйти въ отставку, что онъ сдѣлалъ только ради Греты.
Гансъ снова подвинулъ трубку къ лѣвой щекѣ.
Къ кому же обратиться? Къ Юргену-Дитриху? Да у него самая злющая жена во всей деревнѣ. Къ Якову Липке? Этого онъ частенько колотилъ, когда они еще вмѣстѣ ходили въ школу. Къ Гансу Ейсбейну старостѣ? Того, покойный отецъ считалъ послѣ школьнаго учителя, своимъ злѣйшимъ врагомъ! Ну, кто же оставался еще, кромѣ булочника Гейнца?
Булочникъ, въ покрытой мукой сѣро-голубой курткѣ, такихъ же панталонахъ и деревянныхъ туфляхъ, въ эту самую минуту вышелъ изъ своего амбара, и, по обыкновенiю, медленно направился къ дому. Гансъ сунулъ трубку въ карманъ, пошелъ за булочникомъ и догналъ его въ ту минуту, какъ тотъ собирался переступить порогъ своего дома.
– Мое почтеніе, г-нъ Гейнцъ! – повторилъ Гансъ и откашлялся. – Я хотѣлъ спросить васъ, не возьмете ли вы меня къ себѣ въ работники, такъ какъ вашъ Августъ пошелъ въ солдаты?
Булочникъ немного отодвинулъ со лба свою шляпу съ широкими полями, чтобы удобнѣе взглянуть на долговязаго Ганса, и сказалъ:
– Когда ты собираешься поступить ко мнѣ?
– Сейчасъ, если хотите.
Булочникъ еще немного отодвинулъ шляпу; злая усмѣшка скривила его толстыя губы, и онъ медленно сказалъ:
– Не спѣши, Гансъ, подожди, пока я буду печь самыя большія булки въ околодкѣ. – Съ этими словами онъ вошелъ въ домъ и даже ни разу не оглянулся на Ганса.
