Эшли Дьюал - Если Небо Упадет
— Я не сказал ни слова.
— Тогда о чем ты подумал?
— Пойми меня правильно. Этот разговор, как красная тряпка. Я не имею ничего против твоего друга, возможно, он отличный, замечательный парень, как скажешь. Но, Мира, неужели ты действительно думала, что его неразделенная любовь может мне понравиться?
— Речь сейчас не об этом.
— Речь всегда об этом. Все сводится к чувствам.
— Но я не…
— Знаю. Ты не хотела.
— Неужели ты ревнуешь?
Несмотря на напряжение, Дима криво улыбается и, пожав плечами, отрезает:
— Отчасти.
— Отчасти? — взрываюсь хохотом. — Но это глупо.
— Это нормально. Я не хочу тебя потерять. К слову жизнь у нас с лимонным привкусом, все шатко, хрупко, и тут вдруг на горизонте появляется достойный соперник.
— Какой же он достойный соперник, если я ничего к нему не испытываю?
— Мира, вы знакомы с детства. Он в курсе всех твоих сокровенных страхов, желаний, грешков, он видел, как ты росла, знает, что ты любишь, что обожаешь, в каком количестве, когда и как часто. Он слышал, а может и был свидетелем той истории, из-за которой у тебя на правом плече притаился маленький шрам. Он часть твоей жизни, важная часть. А я кто? Мало сказать, что я ревную. Это само собой разумеется, уж поверь. Более того, я завидую. Завидую тому, как он тебе близок. Ты умудрилась даже разозлиться, когда я намекнул оставить его в покое.
— Но…
— Это дорогого стоит, — настаивает Дима. И выдыхает. — Я бы хотел увидеть тебя с длинными волосами — ты вроде говорила, что подстриглась? Так вот я могу только мечтать об этом, а он — нет.
— Причем тут мои волосы? — удивившись, спрашиваю я и взмахиваю руками. — Разве это имеет значение?
— А как же? Ты вообще в курсе, что по длине волос раньше судили о целомудрии девушки? Да-да, так что, подстригшись, ты автоматически перешла в круг распутных амазонок, ведущих беспрецедентный образ жизни, и это не мои слова. Так выразилась преподаватель по психологии на одном из наших семинаров.
Смеюсь. Протираю руками лицом и ошеломленно восклицаю:
— Ты перевел тему! Речь абсолютно не об этом.
— Прости, но, кажется, рекламная пауза закончилась.
Дима наваливается на меня всем телом и, хохоча, я оказываюсь вновь прижатой к шершавой поверхности крыши. Приготавливаюсь отбиваться: вот-вот и парень начнет меня щекотать, его пальцы уже забрались под кофту, уже касаются моей талии, но вдруг он останавливается. Нависает надо мной, смотрит прямо в глаза и нежно убирает локон волос с правой щеки.
— Все будет хорошо, слышишь? Твой друг одумается.
— А что если нет? — шепчу я. — Что если сердечные прихоти важны для него в той же мере, как и для нас с тобой? Ведь я бы тоже сошла с ума, влюбившись в тебя безответно.
— Тогда ему придется сложно.
— И что же мне делать?
— Верить.
Прикрываю глаза, стискиваю пальцы и громко-громко выдыхаю весь накопленный в легких воздух. Думаю, небо опять беззвездное, опять черное и глубокое. Как всегда полное опасной безнадеги. Чего ему не хватает? Неужели все искры потухли? Поникаю. Сжимаю плечи парня и едва слышно спрашиваю:
— Когда вера спасала жизни?
Просыпаюсь от громкого, протяжного звука. Лениво раскрываю глаза, как-то испуганно ищу пальцами источник шума и неожиданно вижу трубку прямо перед своим носом. Ее протягивает Дима. Хочу спросить, что он здесь делает? Когда мы уснули? Как оказались в квартире? Но решаю прежде ответить на звонок.
— Да? — сонно мну глаза. — Кто это?
— Ты чем там занимаешься? Уже двенадцатый час. — Ленка вместо будильника — что-то новенькое, учитывая ее больную любовь к поздним подъемам.
Осматриваю комнату. Вижу часы, парня, играющегося на краю кровати с Аидом, и спрашиваю:
— В чем дело?
— Как в чем? Сегодня суббота. Мы едем на дачу. Забыла?
Ударяю кулаком по лбу.
— Забыла.
— Ну, молодец. Давай одевайся. Мы заедем за тобой минут через сорок.
— Мы?
— Ага.
— Уверена? — сон постепенно начинает отступать. Встаю с кровати, вытягиваюсь, медленно плетусь в ванну и сообщаю, — Артем вряд ли захочет.
— Почему? Вчера он приходил ко мне, и мы обо всем договорились.
Удивленно вскидываю брови. Когда он уже успел встретиться с Романовой? Голова туго соображает. Приходится встряхнуть ею, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Свободной рукой включаю холодный кран с водой. Умываюсь, затем заторможено тяну:
— Я тоже с ним вчера говорила.
— Знаю. Он рассказал мне.
— И что же он рассказал?
— Какая разница? Давай собирайся. Потом поговорим.
Не успеваю ответить. Подруга резко кладет трубку, и я удивленно замираю: что на нее нашло? Мало того, что встала бессовестно рано, так теперь еще и отказалась трещать по телефону. Может, на нее как-то повлиял вчерашний разговор с Темой? Что же он ей такое наговорил, и к чему вообще пришел? Извинился за все, что сделал, или в очередной раз попытался найти утешения в чьих-то объятиях?
Собираюсь вернуться в спальню, как вдруг улавливаю шум на кухне. Растягивая лицо в довольной улыбке, подкрадываюсь, вижу спину парня около плиты и слышу свист: знакомая мелодия. Прищуриваюсь, стараясь вспомнить. Что же это.
— Я проснулся часов в пять, и понял, что мы до сих пор на крыше, — сообщает парень, разбивая яйца о край сковороды. — Сначала, решил, что свихнулся. Но затем вспомнил: это же последствие пятнидельника.
Усмехаюсь.
— Очень бурные последствия.
— Желток любишь?
Киваю.
— Я не помню, как уснула.
— Я тоже. Знаешь, неплохо было бы спать с открытыми глазами. Вроде отдыхаешь, но все равно все видишь.
Мы еди м вместе, то и дело, задевая друг друга ногами под столом. Мне нравится то, как парень готовит, нравится, как он выглядит на моей кухне. Я наслаждаюсь каждым его словом и, вспоминая свои страхи, успокаиваюсь. Он все тот же. Когда мы разделываемся с посудой, Дима рассказывает историю про мальчика, получившего на день рождение трехногую собаку. Сначала мальчик не любит ее. Его раздражает беззащитность, ущербность щенка. Тот не может бегать за мячиком, не может долго гулять с ним на улице. Да, и вообще пес выглядит жалко: постоянно падает, спотыкается, неуклюже ходит, прихрамывает, даже не допрыгивает до дивана в зале. Но затем мальчика поражает то, с каким упорством щенок борется со своим недугом: он не сдается. Он терпит неудачи снова и снова и снова, но все равно пытается быть смелым. Не обращает внимания на свой видимый, жуткий недостаток, да и вовсе не считает это недостатком. Прыгает, веселится, знает, что на улице ни одна собака не подойдет к нему, но все равно туда рвется. Почему? Неизвестно. Откуда у животного может быть такая жгучая жажда к жизни? В конце концов, мальчик привязывается к собаке, непроизвольно перенимая его волю, его силу, его одержимое желание быть счастливым. Смотря на пса, он тоже учится жить, старается смириться со своим недугом, и принимает самого себя: без ноги. Не такого как все. Ущербного, но все-таки особенного.
