Александр Ежов - Преодолей себя
Светлана и Настя спали в бараке на втором ярусе возле стенки. Утром, часов в шесть, всех поднимали и гнали на работу. На делянке, где велась заготовка леса и
строевой древесины, работало человек двадцать пять. Все вокруг просматривалось настолько тщательно, что каждый работающий был на виду. У конвойных на привязи были дюжие овчарки. В любую минуту их могли пустить в погоню.
И все же Настя стала присматриваться к местности и прикидывала, где было бы удобней скрыться от охранника. Заключенные рассказывали, что две недели назад двое пильщиков пытались убежать, но были вскоре пойманы и в тот же день повешены. Побеги предпринимались и раньше, но только одному узнику удалось запутать следы и затеряться в лесной чащобе. Вышел ли он к своим — никто не знал. И как следствие, после этого случая охранять заключенных стали строже.
И все же Настя решила бежать. Каким образом это лучше предпринять, она ежедневно советовалась со Светланой. Пыталась завести разговор на немецком языке с конвойными, но те, перекинувшись одной-двумя фразами, умолкали. Светлана предлагала закидать Настю сучьями. Сучья они ежедневно обрубали и складывали в кучи. Это был наиболее удобный и простой план, но Настя не соглашалась: бежать — так вместе, вдвоем. И все же в конце концов решено было сделать так, как предложила Светлана. Настя найдет путь к партизанам, а те выручат и остальных.
— А может, тебе устроить побег? — предлагала Настя Светлане.
— Нет-нет,— возражала подруга,— ты старше меня и лучше это сделаешь. И тем более, ты нужней у своих. А я потом как-нибудь вырвусь на волю. Обязательно вырвусь.
И вот настал день, когда Настя должна была бежать. Стояла пасмурная погода. Женщины обкамливали верхушки деревьев, складывали еловые сучья в кучи, и уже когда начали сгущаться вечерние сумерки, подруги стали прикидывать, как лучше все устроить. Перед концом работы часовой, что стоял невдалеке, посматривал в сторону, где работали Настя и Светлана. Они уже приготовили еловые ветки. Наконец часовой отвернулся и пошел к своему товарищу — видимо, что-то решил сказать ему. В это мгновение Настя легла, и подруги торопливо стали забрасывать ее ветками. Она почувствовала, как еловые иголки колюче впиваются в щеки, шею, забираются в нос. Она вдыхала острый запах хвои и старалась как можно реже дышать, замерла. До слуха доносились реплики женщин, отрывистые и еле разборчивые, и тут она уловила в голосе Светланы тревожные нотки. Светлана поторапливала подруг:
— Скорей, скорей, пока не увидали...
Потом все утихло, раздалась команда «Строиться!» и наступила решающая минута: вдруг стражники начнут пересчитывать заключенных — тогда Насте каюк. Но конвойные, к счастью, торопились, и узников погнали к дороге. Доносились отрывистые команды, лай собак — эти звуки раздавались все дальше и дальше. И наконец она поняла, что настал момент — она должна бежать. Осторожно высунула голову из-под еловой кучи, убедившись, что колонна удалилась сравнительно далеко, она поднялась, стряхнула колючки и в одно мгновение исчезла в лесу.
Настя не знала точно, в какую сторону бежать, пошла наугад, к закату солнца. Однако в лесу было темно, и она поняла, что немудрено закружиться. Только бы дальше, дальше от этого страшного места! Ведь каждая минута дорога: могут хватиться, и тогда начнется погоня. На плацу, возле барака, обязательно начнут пересчитывать узников — что тогда?
Она шла довольно быстро, торопилась. Под ногами похрустывал сушняк. Через полчаса вышла на берег небольшой речушки; немного успокоившись, присела на корягу, зачерпнула в ладони воды, выпила несколько глотков. Вода холодная, почти обжигающая. Потом сполоснула разгоревшееся от быстрой ходьбы лицо, провела мокрыми ладонями по шее: под воротом все еще гнездились еловые иголки, покалывали тело.
Все ночные звуки настолько были легкими, еле уловимыми, что Настя постепенно пришла в себя, успокоилась. И все же прислушивалась, не лают ли вдали собаки. Но лишь чуть слышно шумел лес. Она видела небо, усеянное звездами, оно было темное и бездонное, над рекой стояли деревья, сливаясь в темноте в сплошную стену, и река, почти черная, искрилась серебряными полосками в отсвете ярких звезд. Настя чувствовала, что противоположный берег совсем недалеко, рядом, и надо бы перебраться на другую сторону — там было безопасней, но боялась на это решиться — не знала, какая в реке глубина.
Ночь довольно прохладная, как всегда бывает в начале октября. Легкий ветерок срывал с деревьев листья. Она не видела, а лишь улавливала слухом, как они падают на темную гладь реки и плывут, покачиваясь, точно маленькие кораблики. Поймала один липкий и влажный листик, поднесла к губам и почувствовала еле уловимый запах березы.
Так сидела час, другой, третий. Время тянулось утомительно долго, а рассвет все еще не наступал. Куда пойдешь в такую темень? Не ровен час, нарвешься на фашистскую засаду, уж лучше сидеть на берегу до утра. Хоть бы немного уснуть, набраться сил и с рассветом более уверенно двинуться в путь. Но куда она пойдет? В город? Нельзя. Могут опознать, посадят в одиночку, и уже не вырвешься наверняка. В Большой Городец, к матери? Там тоже могут схватить, а заодно и мать пострадает. И все же она решила пробираться к родной деревне. Дорога не ближняя — километров сорок. Это два дня пути, не меньше. Придет ночью, а там — в Рысьи Выселки: Маша Блинова подскажет дорогу к партизанам.
Как только начало светать, она поднялась и пошла берегом вниз по течению. Пройдя километра два, вышла на луговую полянку. На полянке стожок. Значит, здесь кто-то косил сено, недалеко должно быть и жилье. От полянки берегом шла проселочная дорога, колея еле заметна: по этой дороге, видимо, ездили редко, на ней топорщилась пожухлая метелка, пробивалась и другая увядающая травка.
Настя шла не по самой дороге, а несколько в стороне от нее, прижималась к мелколесью. Воздух был свеж и прозрачен, пахло настоем преющих листьев, хвои и остывающей земли. Это был воздух середины осени, пить его было сладко, он подбадривал и подгонял: торопись, иди, человек, быстрей, впереди тебя ждет удача. И Настя шла, хватаясь за кусты, лицо щекотали паутинки, она смахивала эти крохотные, невесомые ниточки, но они снова обволакивали лицо и шею, дышалось легко, лесной воздух прибавлял сил, но одно угнетало: хотелось есть. Чтобы утолить голод, она ела бруснику; ягоды хотя и редко, но встречались на мшистых кочках, они были уже перезрелые, поклеванные птицами. «Хоть бы кусочек хлеба да пару картофелин», — мечтала она о немногом. Но где этот хлеб? В деревнях появляться остерегалась: нарвешься на полицаев — и, считай, все пропало. Она должна была выйти к своим, найти своих...
