Джанет Битон - Стрела Купидона
После Эмме было трудно вспомнить, что произошло дальше. Старшая из женщин была застигнута врасплох. Лицо Алтеи выражало чистое изумление. Казалось, долгое время никто не издавал ни звука. Они стояли, глядя друг на друга, пока леди Чартерис Браун не произнесла: «Алтея…» вопросительным тоном и они мгновенно оказались в объятиях друг друга.
Почувствовав себя лишней, Эмма отступила назад в холл вместе с гречанкой и наблюдала, как Алтея обняла свою бабку, чуть отстранила ее и, заглядывая ей в глаза сказала:
— Ты сама приехала на Крит, чтобы найти меня?
— Ты говорила мне не делать этого, — голос старой леди зазвучал почти вызывающе, — но я должна была сама убедиться, что с тобой все в порядке.
— Как видишь, со мной все хорошо. Очень даже хорошо, правда. Входи же!..
Она бросила взгляд туда, где за спиной ее бабки стояла Эмма. Леди Чартерис Браун двинулась в комнату Алтеи, забыв обо всем на свете кроме того, что она нашла Алтею.
Эмма улыбнулась и покачала головой. Похоже, бурного проявления страстей не будет. Теперь леди Чартерис Браун больше не нуждается в ней.
— Я пойду прогуляюсь по городку и вернусь позже, — сказала она. Обменявшись парой слов по-гречески с хозяйкой дома, Эмма вышла на улицу.
Сфинари был прелестным маленьким местечком. Здесь была площадь с традиционными платанами и фонтаном, универсальный магазинчик, в котором продавалось все: начиная с бакалеи и печек для кухни и заканчивая седлами для ослов. Фрукты и овощи, вынесенные из магазина, лежали на живописных лотках. Зеленые виноградные листья обвивали двери домов. Бугонвилла казалась необыкновенно яркой на фоне белых стен. И в каждом палисаднике цвели розы, гвоздики и лилии, которые, как подумала Эмма, всегда будут ассоциироваться у нее с Критом в мае. Спросив у молодого парня, где находится старинная церковь, она пошла по узкой улочке и вдоль крутой дорожки через рощу оливковых деревьев. Церковь была маленькая. Ее белые стены под красной черепицей были покрыты подтеками от дождя. Церковь была закрыта, и Эмме не удалось увидеть фрески. Алтея должна была знать, где взять ключ.
Она опустилась на скамейку и смотрела через долину на череду холмов. Это было мирное место, этот удаленный уголок Крита, который нашла Алтея и о котором написала «дом». Готова ли была леди Чартерис Браун примириться с тем, что Алтея решила остаться здесь? С тем, что она имела право принять такое решение? Будет ли она спорить, пытаться убедить девушку подумать еще раз, взывать к здравому смыслу, как она понимала его, и вернуться в Англию?
Эмма медленно шла назад к дому. Может быть она недостаточно долго гуляла? В саду она задержалась, чтобы прикоснуться к лилиям и вдохнуть их аромат Входная дверь открылась и вышла Алтея.
— Я видела, как ты шла назад, проявляя большую осторожность и такт, — сказала она с легкой улыбкой. У Алтеи было лицо человека, не одобряющего причуды. — Я устроила бабушку отдохнуть в моей комнате. Она вдруг ужасно устала. Она рассказала мне о твоей розыскной работе. Как она услышала обо мне только сегодня утром, как ты нашла меня здесь, в Сфинари.
Алтея повела ее внутрь через холл в помещение, похожее на оранжерею, которое было за домом. Густые листья молодого винограда отбрасывали гостеприимную тень на плетеные кресла, стоявшие под ним. — Пожалуйста, садись. Могу я предложить тебе что-нибудь выпить? Ouzo?
Алтея вернулась со стаканами. Эмма заметила, что она немного прихрамывает.
— Я только что заглянула к ней. Она спит. Я не знаю, что она рассказала тебе, — продолжала она, опускаясь в кресло напротив Эммы, — но я до смешного рада ее видеть.
Эмма подняла свой стакан:
— Для меня большое облегчение слышать это. Я думала, если после всего того, что ты написала в открытке…
— Я полагаю, — сказала Алтея, — ты должна думать, что я очень плохо себя вела?
— Я так не думала. Ясно, у каждой из сторон существовала своя точка зрения.
— Она была очень добра ко мне, когда дело касалось чего-нибудь «стоящего». То есть в тех вещах, которые она считала таковыми. Но — я не жду, что смогу заставить тебя понять — я задыхалась от удушья рядом с ней. Я была доведена до отчаяния.
Эмма улыбнулась:
— Я попутешествовала вместе с ней некоторое время. Я думаю, я понимаю, о чем ты говоришь…
— Она всегда была ужасно догматичной, абсолютно убежденной, что то, во что верит она — всегда правильно! Я должна была носить то, что выбирала она, есть то, что она считала полезным для меня, читать те книги, которые она считала правильными, дружить с теми девушками, которых она одобряла. Я ненавидела приводить друзей домой, потому что она была до такого абсурда самовластной, что они начинали смеяться над ней. А тогда они начинали раздражать меня! Я не знаю, когда впервые я стала строить планы сбежать, как только стану совершеннолетней. Это началось как фантазия, нечто вроде игры, в которую играют дети, чтобы пережить что-то плохое. Сейчас легко, оглядываясь назад, улыбаться, но она могла быть жестокой. Возможно, она просто не понимала этого. Она обожала моего отца, но абсолютно не воспринимала мою мать. Я не помню ни одного из них достаточно хорошо. В конце концов, мне было всего десять лет, когда они умерли. Я хранила слабые воспоминания о матери, память о том, что с ней было очень тепло и весело. Я полагаю, я придумала ее в своем воображении. В любом случае, высшим выражением бабушкиного недовольства, когда я действительно расстраивала ее, было сказать «совсем как твоя мать», — Алтея очень тонко изобразила леди Чартерис Браун. — Не очень-то приятно, ты согласна? Что по-настоящему подтолкнуло меня превратить фантазию в реальность — был вопрос о том, что я собираюсь делать, когда закончу школу. Она распрекрасным образом определила меня в бизнес-колледж! Я тебя умоляю! Меня! Я с трудом складываю два плюс два! Я хотела стать художником, великой артисткой! Даже при столь странных представлениях о жизни как у нее, если говорить честно, ребенку надо помочь самому увидеть свои слабые и сильные стороны, а не загонять его в угол и напяливать смирительную рубашку. Еще ouzol
— Спасибо, нет, — сказала Эмма. — Крепкая штука!
— Сбежать очень легко, когда получаешь кучу денег в банке. Мой адвокат делал все, что мог, чтобы разубедить меня. Но, как я уже говорила, я стала совершеннолетней и дала ему инструкцию не раскрывать моего местопребывания никому. Сначала я поехала в Париж. Когда-то я проучилась два семестра в школе и говорила по-французски достаточно хорошо, поэтому больших сложностей у меня не было. Я ходила в картинные галереи и музеи по велению души. В Италии оказалось не все так просто. Слишком часто мне зазывно свистели вслед, а то и похуже. До тех пор, пока я не придумала уловку — носить прямое серое платье и завязать платок на голове так, что эти приставалы стали думать, что я очень религиозна и относиться ко мне с уважением! В Риме я познакомилась с двумя девушками и мы вместе снимали квартиру. Они были художницами. Серьезными профессионалами. И когда я увидела то, что делают они… Да, я осознавала и раньше, что мой талант невелик. Что я умела делать, и что любила делать, так это ходить по магазинам, приглядывать за квартирой и готовить. Я была очень счастлива в Риме. Они были, возможно, моими первыми настоящими друзьями в моей жизни. Когда они переехали в Афины, я перебралась вместе с ними. Но через некоторое время их учеба закончилась и они должны были возвращаться домой. Я любила Грецию и с удовольствием бродила повсюду. Но я была одинока и понимала, что попусту трачу свою жизнь. Я решила устроить последний загул перед тем, как вернуться домой. Да, вернуться домой — назад в Лондон, к бабушке, но не в бизнес-колледж. Я поставили крест на этом. К тому моменту я уже выяснила для себя, чем хотела бы заниматься — готовить и ухаживать за людьми, может быть, за детьми, которые потеряли родителей и нуждаются в любви. Для своей последней поездки я выбрала Крит. В конце концов, отсюда начиналась европейская цивилизация.
