Эмма Ричмонд - Роковой мужчина
– Гита…
– Уходи! – закричала она. – Ты даже представить себе не можешь, что мне пришлось перенести…
– Нет, могу, – устало возразил он. – Приблизительно то же самое, что пришлось перенести мне.
Стремительно развернувшись к нему, она прошипела:
– Тебе не пришлось несколько месяцев испытывать преследование со стороны лучшего друга! Это не твои непристойные фотографии были опубликованы в газетах! И уволили с работы тоже не тебя! – И это не ты влюблен так безнадежно и так отчаянно.
– Нет. Но мне следовало догадаться, что она затеяла, еще много времени тому назад.
Крепко упершись руками в спинку стула, стоящего напротив нее по другую сторону стола, он тихо сказал:
– Мне следовало доверять своим инстинктам насчет тебя, а не слушать Люсинду. И вся вендетта против тебя, Гита, произошла не из-за рекламного ролика авиалиний, – сказал он устало, – и не из-за контракта с «Верлейн косметикс». Все случилось только из-за меня.
– Взд… – Она оборвала себя на полуслове и прикусила губу.
– Настоящей причиной вендетты против тебя был я, – повторил он. С угрюмыми глазами, с кривой, неестественной улыбкой на лице он продолжал: – Я считал себя таким прекрасным знатоком человеческого характера, человеческой натуры. Я думал, что стоит мне взглянуть на человека, и я уже понимаю, что он собой представляет. Я знаю Люсинду Бартон с той поры, когда ей было всего пять лет, но я никогда не знал, что она чувствует на самом деле. Она сделала это из-за меня, – добавил он горько. – Она была в истерике, она меня умоляла, и она сама сказала, что сделала это из-за меня, – закончил он почти с отвращением.
– Что-то еще, что я захапала себе, – пробормотала Гита.
Глубоко, прерывисто вздохнув, она посмотрела в его лицо, на котором было написано выражение такой же безмерной усталости, какая за последние несколько недель укоренилась в ее душе.
– Фотографии появились из-за тебя, вероятно, но все остальное – из-за рекламы авиалиний и из-за «Верлейн».
– Нет.
– Генри! Все началось именно тогда, когда я заключила с ними контракт! Я ведь тебя тогда даже не знала.
– Не знала, – согласился он, – но я проявил интерес к тебе в присутствии Синди. Три или четыре месяца тому назад я увидел тебя в телевизионной рекламе и спросил Люсинду о тебе. Спросил, знает ли она тебя. «А что? – ответила она. – Хочешь с ней познакомиться?» И я сказал, что да, хочу. Я не заметил в ее голосе ни горечи, ни огорчения, ни злости. Она была все той же милой Люсиндой, которую я знаю уже много лет, – такой знакомой, незаметной, невидимой. Просто Люсиндой, старой доброй приятельницей. Люди приходят и уходят, принимаются мною или нет, но я не привык о них думать. Я холоден, неэмоционален. Я не очень люблю людей.
– Да, – беспомощно согласилась она.
– Я спросил ее, какая ты. Где живешь. Она сказала, что не знает, ты только что переехала.
– Она всегда прекрасно знала, где я живу!
– Да. Номера твоего телефона не было в справочнике…
– Это верно. Послушай, она сказала, что ненавидит меня! Что всегда ненавидела, все эти годы! В школе…
– Нет.
– Что значит твое «нет»? Я была там, Генри! Я своими ушами слышала, как она это сказала! Прямо мне в лицо!
– Я имею в виду, что в школе и на работе это была лишь ревность, но никак не ненависть. Ненависть появилась, когда я впервые проявил интерес к тебе. А это произошло приблизительно тогда же, когда ты подписала контракт с «Верлейн».
Уставившись на него, медленно припоминая слова Синди, Гита возразила:
– Она ожесточилась, когда я искусно и коварно тебя соблазнила…
– Да. Только ты этого не делала.
– Не делала. Но ведь ее идеальный Генри никогда не способен был стать соблазнителем, верно?
– Верно, – согласился он вымученно. – Но именно я был причиной и писем, и вылитой краски, и всех этих неприятных вещей. Она сама так сказала, Гита. Она призналась.
– Значит, ничего бы этого не случилось, если бы мы не…
– Да, не случилось бы.
Закрыв глаза, ощущая тошноту и потрясение, осознавая необходимость спокойно все обдумать, она невольно вздрогнула, когда он тихо продолжил:
– С того самого момента, когда я увидел тебя, у меня не было ни одной спокойной минуты. Меня не покидает ощущение, что целая вечность прошла с тех пор, как я в последний раз нормально спал ночью. Но если бы я только знал, какой механизм привел в действие своим интересом к тебе… О Господи, Гита, стать причиной того, что тебе пришлось испытать…
– Да.
– И в тот день, когда ты обвинила меня…
– Я тебя не обвиняла, – возразила она, – я тебя только спросила. Все, что тебе нужно было сделать, – это просто сказать «нет». Я была напугана, расстроена, обижена. Я нуждалась в утешении. Если бы преследователем оказался ты, – а это представлялось возможным, – то кого бы я просила о помощи? У меня ведь нет семьи… Пойми, Генри, я же не знала тебя. На тех фотографиях тебя не было, ты ворвался в мою жизнь так неожиданно… И все, о чем я могла тогда думать, сводилось к одной-единственной мысли: пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это был не Генри.
– Я очень разозлился и оскорбился, – снова сказал он. – Но твое умозаключение было вполне логичным. Понимаешь, мне было очень трудно тогда как-то согласовать ту тебя, какую я начал близко узнавать, с той женщиной, какую мне всегда описывала Люсинда. С женщиной, которая якобы до сих пор общается с Мэттью.
– Якобы? – фыркнула она. – Ты только что сам сказал, что так оно и есть!
– Знаешь, что именно сказала Люсинда, понятия не имея о нас с тобой и о том, что я слышал от тебя о Мэттью? Она сказала, что очень озабочена – дьявол, да она и выглядела озабоченной – твоей ситуацией, она заявила: все идет к тому, что у тебя будет разбито сердце! Я представления не имел, что она знает о нас!
Резким контрастом к его злому голосу ее вопрос прозвучал тихо и взвешенно:
– А почему ты ей ничего о нас не рассказывал? Чувствовал, что произойдет нечто подобное?
– Нет, конечно, нет. Совсем не потому. Просто я вообще никогда и ничего никому не рассказываю. Не в моих привычках. Как ты выходишь из поместья, она сфотографировала из дома. Из моей спальни. Судя по углу, под которым сделан снимок. У меня сразу возникла такая догадка, но я не был уверен.
– Значит, она была в доме, когда…
А если бы они в тот день стали близки, как он и хотел…
– Да. А ты, почему ничего ей не сказала, Гита? – спросил он с невольным любопытством. – Она была твоей подругой, а ведь друзья рассказывают друг другу свои секреты, не так ли?
Она с горечью улыбнулась.
– Да, рассказывают, но мне не хотелось делиться этим ни с кем. Поначалу из-за того, что позволила себе близость с человеком, которого едва знала. А позже потому, что это стало для меня чем-то драгоценным и особенным. Таким, что не следует поверять никому, делить ни с кем, даже с лучшей подругой. Что касается Мэттью, я не видела его с тех пор, как он встретил Кристину, которая стала потом его женой. Мы вполне могли бы быть друзьями, потому что расстались очень мирно и спокойно. Но наша дружба была бы нечестной по отношению к его жене. Я понятия не имела, что его брак распался, но, по-видимому, Синди поддерживала с ним отношения… – Внезапно охваченная ужасом и тревогой, с расширенными глазами, она прошептала едва слышно: – Если Синди сказала Кристине, что я вижусь с ее мужем, то она могла уйти от него из-за…
