Эмма Ричмонд - Роковой мужчина
– Я вошла внутрь, а когда ты уехала, снова вышла, позвонила по телефону-автомату на работу и сказалась больной. А потом забрала свою машину со стоянки…
– Значит, все было спланировано, – печально прошептала Гита.
– Конечно, милая моя. Я ведь знала, что ты обязательно предложишь довезти меня до работы.
– А потом ты увидела меня с Генри – и принялась фотографировать.
– Да. Отличные снимочки получились, правда?
– Нет, Синди, они сделаны больным человеком. Ты, по-видимому, больна. А еще труслива. Ты судишь всех по себе, приписываешь им мотивы, которые есть только у тебя одной, а ведь это глупо. Куда, как проще было бы просто признаться, что ты безумно хочешь сняться в рекламе, и я бы уступила тебе место. И никаких усилий больше не понадобилось бы.
– Ты так думаешь? – спросила Синди, недоверчиво фыркнув. – Сомневаюсь.
– Ну конечно, – устало сказала Гита. – К тому же тебе, вероятно, доставляло удовольствие пакостить мне.
– Ага. Тем более, что наша глупенькая, всепрощающая малышка Гита не станет цель обращаться в суд и возбуждать иск, не правда ли?
– Не стану, – согласилась та, – глупенькая, все прощающая малышка Гита не станет возбуждать иск.
Ощущая лишь тупую боль в сердце, потрясенная до глубины души, она смотрела в лицо Синди – лицо, которое она считала таким хорошо знакомым, – и видела, как оно вновь меняется. Оно вдруг стало плаксивым, пухлые губы горестно скривились. Гита не слышала шума подъехавшей машины, не слышала вообще ничего, за исключением горьких слов Синди, и невольно поразилась снова, увидев, как в голубых глазах бывшей подруги вдруг заблестели слезы и, метнувшись мимо Гиты, Синди попала прямо в объятия вышедшего из своей машины Генри.
Повернувшись, Гита смотрела на них. А Генри – на нее, ласково и тепло, обнимая свою приятельницу, всхлипывающую у него на груди и сбивчиво рассказывающую ему, в каких ужасных вещах обвинила ее Гита.
Гита еще никогда не видела его в костюме. Или в плаще. Сейчас он выглядел далеким и незнакомым. Но удивительно элегантным. И когда Синди наконец умолкла, он холодно произнес:
– Я ехал в аэропорт и по пути увидел газетный киоск. «Мисс «Верлейн». Такая, какой вы ее еще ни разу не видели!» – сообщала рекламная полоса.
Я остановился и купил одну из тех газетенок, которых не покупал никогда в жизни. Я очень встревожился за тебя, Гита, сел в машину и поехал обратно. Наведался к Синди, потому что думал, что ты можешь быть у нее. Соседка сказала, что Синди отправилась сюда, а ты ее ищешь.
– И вот ты здесь, – угасшим голосом произнесла Гита.
– Да, и вот я здесь, – согласился он тоном, от которого могла бы потрескаться эмаль – столько уничтожающего презрения было в его снобистской манере говорить. – Ты обвинила меня, а теперь обвиняешь и оскорбляешь Синди. Может, включишь еще и мою мать? Или Тома? Это вполне мог быть семейный заговор.
– Но это не так. И теперь больше нет причины заботиться или беспокоиться обо мне, не так ли?
– Да, причины нет. Прощай, Гита. И не приезжай сюда больше, ты меня слышишь?
– Да, – печально согласилась она, – я не приеду.
Всматриваясь в его так хорошо знакомое ей лицо, она добавила еще печальнее:
– Я любила тебя. Ты это знал? Я действительно полюбила тебя.
– Да что ты? – спросил он без всякого интереса.
– Да. – Чуть скривив губы в улыбке, она прошла на подгибающихся ногах к своей машине, села в нее и уехала. Никогда в жизни ей еще не было так больно. Не знать, что тебя так ненавидят в течение целых шестнадцати лет. И кто?.. Любимая подруга, которой она бесконечно доверяла с самого детства…
И, наконец, полюбить мужчину и увидеть, как твоя любовь небрежно отброшена в сторону и растоптана.
Она не знала, куда едет, не понимала, куда сворачивает, не видела дорожных знаков, только тупо смотрела на ленту шоссе перед собой. И вновь и вновь прокручивала в голове все, что произошло с ней за эти несколько месяцев. Как же она ничего не почувствовала? Как же ничего не угадала? Как оказалось, что дружба длиной почти во всю ее жизнь была основана только на лжи и притворстве?
О своей собственной беде она почти не думала. Не думала о том, что потеряла работу, а может потерять и дом, не думала и о том, что ее агент будет лихорадочно пытаться связаться с ней, когда увидит снимок в газете или услышит обо всем от Этьена Верлейна. Она могла сейчас думать только о Синди, о том, на что она решилась из ревности и зависти. Из-за черной горечи, сидящей в ней с самого детства.
Ей вспомнился Генри. Он знал? Он подозревал, что это могла быть Синди?
Вряд ли.
Как могла она быть такой слепой? Неужели действительно плыла по течению своей жизни, не задумываясь о судьбах других людей? Не принимая во внимание их чувства? Она считала себя везучей и наивно полагала, что ее друзья будут рады за нее, так же как была бы рада она сама, если бы ее друзьям вдруг улыбнулась удача. Она никогда не была ревнивой и завистливой; значило ли это, что она проявляла равнодушие к окружающим? Какие еще эмоции вызывала она у других людей, даже не задумываясь над этим?
Но ведь она, в самом деле, вовсе не стремилась сняться в рекламном ролике авиакомпании. Она вообще не хотела сниматься. Верлейн сам ее пригласил. А в школе? Что же такого она наделала в школьные годы, что вызвало такую ненависть Синди? Она легко добивалась отличных успехов в спорте и в учебе, была лучшей ученицей. Да, она была лучшей ученицей. Не это ли восстановило Синди против нее? Но ведь Гиту единогласно сочли лучшей ученицей, и тогда это ужасно ее смущало.
Кто-то просигналил ей, на мгновение, ее ослепили фары встречной машины, и она поняла, что уже смеркается. Быстро включив фары своего автомобиля, она оглянулась вокруг в полной растерянности. Местность была совершенно незнакомая, она понятия не имела, где находится, – впрочем, ей было все равно.
Она дважды остановилась на автозаправке, заметив предупреждающий огонек на своей панели – свидетельство того, что ее бензобак почти пуст. Без этого огонька она, возможно, застряла бы где-нибудь посреди дороги без бензина. Ей было больно. Страшно больно. И она никак не могла избавиться от этой боли. Лишь думала обо всем снова и снова. На ее пороге уже наверняка толкутся корреспонденты бульварной прессы, жаждущие эксклюзивного интервью, с камерами наготове. Нужно уехать, думала она. Начать все заново. На ближайшее будущее у нее достаточно денег, и чек от Верлейна скоро прибудет. Этьен Верлейн сказал, что расщедрился напоследок.
Вообще-то ей даже не обязательно ехать домой… Во всяком случае, какое-то время. Банк оплачивает ее счета… У Дженни есть ключ, она сможет присматривать за ее домом, поливать цветы, забирать почту…
