Салли Лэннинг - Голос сердца
10
Гаролд глубоко вздохнул, положил руку на плечо Агнес и выговорил:
— Мне больно видеть, как ты плачешь… Что мне сделать, скажи?
Она ударила ладонью по калитке.
— Ты ничего не можешь сделать. Слишком поздно, неужели не ясно?
Обручальное кольцо, надетое им, холодно сверкнуло на пальце. Молясь, чтобы Бог даровал ему мудрость, Гаролд произнес:
— Я отнесу тебя в дом. Ты примешь горячую ванну, а потом я покормлю тебя овсянкой. С изюмом, сливками и горой сахару. Успокаивающая еда. Никогда не поздно поесть овсяной кашки, Агнес.
Она вытерла лицо ладонью и с укором взглянула на него.
— Овсяная каша?! Я говорю тебе, что мы совершили страшную ошибку, а ты твердишь мне о какой-то каше?
Чувствуя, как слова застревают в горле, зная, что делает то, чего прежде не делал, Гаролд сказал:
— Когда Рейчел наказывала меня, а я не понимал за что — это было еще до школы — наша экономка, миссис Томпсон, кормила меня овсяной кашей со сливками у себя в домике и позволяла погладить ее таксу. — Гаролд бросил взгляд поверх Агнес в темноту ночного сада. — Это была на редкость уродливая криволапая собака по имени Красотка, и я очень любил ее. Рейчел потом задавила ее возле дома. Сказала, что случайно.
— Ох, Гаролд…
— Не могу видеть, как ты плачешь, — повторил он.
— Ты рассказывал кому-нибудь про Красотку? — шепотом спросила Агнес.
— Конечно нет. С чего бы?
— Спасибо, что рассказал мне.
Он потер подбородок, чувствуя, как напряжено все его тело.
— Овсянка, Агнес. Лучшее, что могу предложить.
Она улыбнулась, увидел Гаролд с облегчением. Очень нежно он стер слезы с ее щек.
— Я очень хорошо готовлю овсянку. Единственное в кулинарии, в чем я могу претендовать на мировую славу.
— Я люблю, когда много изюму.
Они использовали слова, как мостики, чтобы спуститься из мира слишком сильных эмоций на землю. И это ему понравилось. Рейчел давно нет. И она не имеет никакого отношения к Агнес. Гаролд поднял ее на руки.
— Да ты не легкая, — проворчал он, стараясь не замечать ее аромата, мягкой руки, обнимающей его за шею, ее близости — словом, всего того, чего ему так не хватало несколько долгих месяцев.
Гаролд отнес ее в ванную.
— Я принесу твои вещи, — сказал он, не глядя на нее. Потому что начни он целовать — а именно этого ему хотелось больше всего на свете — то уже не смог бы остановиться.
— Спасибо.
Агнес неуверенно посмотрела ему вслед. Она не понимала, что происходит. Безумное желание сбежать исчезло. У Гаролда есть чувства, с удивлением подумала она. Но он похоронил их много лет назад из-за женщины по имени Рейчел. Если бы он не увидел, как она плачет, то никогда не рассказал бы ей о таксе по имени Красотка и овсянке.
Агнес задумчиво нахмурилась и подошла к зеркалу. Ну и страшилище! У нее была слишком светлая кожа, чтобы плакать хоть сколько-нибудь красиво: нос покраснел, на щеках выступили пятна. В душ, и побыстрее. Может, стоит надеть соблазнительную ночную рубашку, которую она купила. Если, конечно, хватит смелости.
Пять минут спустя с замирающим сердцем Агнес вошла в кухню.
Гаролд поднял взгляд. Кастрюля, полная овсянки с изюмом, вырвалась у него из рук и грохнулась на пол. Обнаженная Агнес стояла в дверном проеме…
— Агнес… — выдавил он.
— Мы можем поесть овсянки потом.
В ее голосе звенело волнение. В свете лампы один изгиб тела плавно перетекал в другой, под грудями и возле ключицы лежали неясные тени. Она не позирует, не старается быть соблазнительной, подумал Гаролд. Напротив, выглядит так, будто идет на заклание.
И если он боялся ее, то и она его тоже, понял Гаролд неожиданно. И наконец сообразил, что ему надо делать. Он бросился к Агнес, поднял ее на руки и поцеловал со всей страстью, столь долго в нем копившейся. К его огромному облегчению, Агнес ответила на поцелуй.
Лаская ее губы, он прошептал:
— Да у тебя мурашки на коже. Идем же в кровать.
— Только потому, что я замерзла?
— Потому что сердце мое замерзло, и я хочу, чтобы ты отогрела его.
Гаролд сжал челюсти. Откуда взялись эти слова? Романтическое преувеличение и чушь несусветная! Просто она была так чертовки отважна, войдя в кухню…
Улыбка Агнес пронзила его до глубины души.
— Ну это уже куда лучше, чем разговоры о мурашках. Я с удовольствием лягу с тобой в кровать, Гаролд… если ты действительно хочешь.
У него кровь стыла в жилах от острого желания.
— Если?! Ты издеваешься?
— Ты не касался меня Бог знает сколько дней.
— Я думал… что если мы будем заниматься любовью, как тогда… в Лондоне, то повредим… ребенку, — сказал он, целуя ее между словами.
— Правда?
— А ты думала, почему я обращаюсь с тобой как с монашкой?
— Потому что больше меня не хочешь! Ведь это я вынудила тебя жениться, разве нет?
— Агнес, чтобы зачать ребенка, требуются двое. В первый раз, когда мы занимались любовью, я думал о противозачаточных средствах не больше, чем ты. Ответственность за случившееся лежит и на мне. — Он крепче сжал Агнес в объятиях. — Я буду нежен с тобой, обещаю.
Она дрожала от нетерпения.
— Пожалуйста, Гаролд… О, пожалуйста…
И впервые, лежа на огромной кровати, рядом с окном, открытым в бархатную тропическую ночь, Агнес поняла, как нежен и осторожен может быть тот, кто отныне стал ее мужем. Потом она, нарочно дразня, довела его до экстаза. Прижимая его голову к своей груди, Агнес подумала с невероятной радостью: «Я люблю его. Неужели я и впрямь влюбилась в своего мужа в первую ночь нашего медового месяца?»
Ей хотелось произнести вслух эти слова, почувствовать их вкус. Может быть, так она узнает, правдивы ли они. Но чутье подсказывало, что Гаролду рано их слышать. Еще рано.
Агнес чувствовала биение его сердца.
— Ты в порядке? — прошептала она.
— Да… — Затем, совершенно неожиданно для самого себя, Гаролд сказал: — Та ночь в Лондоне… Я действительно хотел сбить с тебя спесь. Но когда мы оказались вместе, осталась только удивительная близость, только я и ты. И до самого утра я не вспоминал, что у меня был какой-то план. — Он улыбнулся одними губами. — А затем я сказал тебе то, что сказал. Как будто только это и было у меня на уме всю ночь. Ты веришь мне?
— Да, верю.
Ему хотелось спросить, прощает ли она его. Но слова не могли вырваться наружу, потому что в горле стоял комок. Очень нежно Гаролд провел рукой по ее плечу, по груди, дрожа от этого прикосновения.
— Спасибо, что сказал мне, — прошептала Агнес.
Когда она взглянула на него, в глазах ее сияли непролитые слезы, и изящный изгиб губ снова заставил сердце Гаролда сжаться. Он сказал немного не то, что хотел, но то, что смог, хоть это было не совсем правдой:
