Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо
Как-то раз мне позвонил Журавлев и попросил зайти к нему на работу, в телецентр.
Я зашел.
Угостив меня голландским пивом с солеными орешками, он принялся весело рассказывать:
— Все идет о'кей, старичок. На главного там, — он ткнул пальцем в потолок, — уже косо смотрят. Это я в Москве постарался. Так что скоро он будет тут не руководить, а туалеты убирать.
— А кто станет руководить? — с деланным простодушием спросил я.
— Ваш покорный слуга! — Журавлев по-американски закинул ноги на стол. — Слушай, старичок, опять требуется твоя помощь. Во как требуется, — провел он ребром ладони по шее.
— А в чем дело?
— Намечается загранкомандировка в Швейцарию. Надо, чтобы ехал я, сам понимаешь.
— Так поговори с Бавариным.
— Может, ты поговоришь?
— Почему я? Какая разница?
— Большая, старичок, — хитро прищурился Журавлев. — Ты же ему теперь почти что сын.
— Откуда такая информация?
— Это ж провинция, старичок. Здесь всем все известно друг про друга.
Так как подобная просьба была мне только на руку, я, для вида поломавшись, согласился переговорить с Бавариным. После чего Журавлев перешел на свои любовные похождения в Москве.
— Если б ты только знал, старичок, с какой классной девчонкой я там познакомился!
— С девчонкой? Она что, несовершеннолетняя?
— Ну, не совсем, конечно, с девчонкой, — поправился он. — Ей лет тридцать пять. Но дело же не в этом, сам понимаешь. Мы с ней трое суток из кровати не вылезали.
Я тут же про себя отметил, что мой рекорд ему побить не удалось.
— А как же конференция?
— Эх, старичок, какая к черту конференция? Сколько нам еще осталось? Лет пятьдесят, не больше, И что мы будем вспоминать перед смертью? Вшивые конференции или тех прекрасных женщин, которые дарили нам свою любовь?
— Отлично сказано! — похвалил я.
— Такая женщина, — с удовольствием продолжал он предаваться воспоминаниям. — Просто мечта поэта. — На его губах блуждала мечтательная улыбка.
— Везет же тебе, Журавлев, — с притворной завистью сказал я.
— Чего ты теряешься, не пойму? Найди себе замужнюю бабу. Да наставь ее мужу рога.
— Тут надо все хорошенько обдумать. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь.
— Пока ты будешь семь раз мерить, другой отрежет и поминай как звали, — захохотал довольный Журавлев.
В общем, спустя два дня я попросил Баварина помочь Журавлеву. Баварин не отказал. И еще через день Журавлев жал мне руку и горячо благодарил. В Швейцарию посылали его.
— На две недели, — радостно сообщил он. — Представляешь, старичок, две недели в Женеве!
Две спокойные недели с Ириной, прикидывал я тем временем про себя. Не Бог весть сколько, конечно. Но все-таки…
31
— Подожди, Саша, — сказала мать, когда я уже собирался идти на свидание с Ириной. — Мне надо с тобой поговорить.
— Только покороче, — сразу же предупредил я. — А то я опаздываю.
— Видишь ли, в чем дело. — Она достала сигарету, сунула в рот и щелкнула зажигалкой. — Вчера ночью ко мне пришли сразу все покойные мужья.
— И позвали тебя с собой?
— Нет. Благословили.
— На что благословили?
— На новый брак.
— С кем? — спросил я, хотя можно было и не спрашивать. И так понятно.
— С Бавариным. А ты думал, еще с кем-нибудь?
— Ну, мать, ты даешь, — с восхищением произнес я. — А самого-то Баварина, надеюсь, обрадовала?
— Что значит, обрадовала? — передернула она плечами. — Он сделал мне официальное предложение.
— А как все это было?
— Мы сидели в уютном ресторанчике под названием «Тет-а-тет», — начала рассказывать мать. — И ко мне подбежала такса, миленькая такая. Она стала облизывать мои ноги. Я говорю Евгению в шутку: «Пожалуй, я тоже заведу себе таксу». А он так серьезно отвечает: «Хочешь, я буду твоей таксой?»
Она замолчала. Я ждал продолжения. Но, по-видимому, мать сказала все, что хотела.
Я был несколько обескуражен.
— И ты считаешь, что таким образом он сделал тебе предложение?
— А разве нет?
— Ну-у… не знаю.
— Зато я знаю, — уверенно отрезала мать. — По этой части у меня большой опыт.
С ней трудно было не согласиться. Чего-чего, а опыта матери не занимать.
— А как он еще должен был делать предложение? — продолжала она, выкинув окурок в пепельницу. — Сказать открытым текстом: «Выходи за меня замуж»? Женя никогда этого не скажет. Он все-таки творческая личность.
— А его жена? Ведь Баварин с ней, кажется, еще не развелся.
— Пустяки какие. Разведется.
— И потом, у него же здесь есть… э-э… — Я специально помедлил.
— Девица, что ли? Женя мне рассказывал. Пускай немного пострадает. Молодой девушке это полезно.
Мать закурила новую сигарету.
— Ты думаешь, Баварин тебя любит? — спросил я.
— Думаю, любит, — кивнула она. — Ты бы видел, как он за мной ухаживает, какие дарит цветы, какие говорит слова…
И еще в Баварине есть что-то от мужика, — принялась рассуждать мать. — А это большая редкость в мужчинах. Я не могу объяснить на словах. Вернее, могу, конечно, но выйдет не то. Я просто чувствую в нем мужика. По-звериному. Вот уж чего не было, того не было в моих покойных супругах, царство им всем небесное… Да, кстати, — резко перескочила она на другое, мы завтра с Женей едем в Москву, а оттуда летим в Канны.
— Ему дали первую премию?
— Пока еще не дали. Но фильм в явных фаворитах у прессы. Так что, возможно, и дадут. — Мать сжала пальцы в кулачки и, поднеся их к плечам, слегка потянулась. — Как все-таки приятно, когда у истории с плохим началом хороший конец.
Но на самом деле это был еще не конец. Вечером следующего дня в прихожей раздался звонок. Я открыл дверь.
На пороге стояла Ксения. Мне показалось, что я не видел ее лет триста.
С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Можно войти? — спросила она.
Я посторонился.
— Входи.
Она шагнула в квартиру. — Твоя мать дома? Ах, вот оно что…
— Нет.
— Ты не будешь возражать, если я ее подожду?
— Думаю, что ты ее не скоро дождешься. В последнее время она здесь редко появляется.
— Понятно, — мрачно усмехнулась Ксения.
Мы снова замолчали. Вроде как и говорить было не о чем.
— Хочешь кофе? — предложил я и, не дожидаясь ответа, ушел на кухню. — Проходи пока в комнату, — крикнул я оттуда.
Смолов немного кофейных зерен, я сварил кофе.
Когда я с двумя чашечками и легкой закуской на подносе вернулся в комнату, Ксения сидела на диване. В пепельнице лежал окурок.
