Полин Эш - Мечта моего сердца
Он ждал, что она ответит: «Вечером я занята». Но она ничего не ответила, и он решил пока не настаивать, а принять то, что будет. Она в конце концов не говорила, что с этим парнем, кем бы он ни был, ее связывают какие-то обязательства. А ему самому она вообще ничего не говорила, ведь он только случайно услышал, как она что-то такое рассказывала его зятю. Так неужели он обязан принимать во внимание, что она в кого-то там влюблена?
Убедив себя, что не обязан, Керни настроился провести с ней приятный день.
— И все же пообещайте мне кое-что, — все-таки счел он нужным сказать.
— Мне не хотелось бы обещать то, что я не смогу выполнить.
— Я понимаю, но это будет только разумно. Просто помните, что ночью пациенты обычно чувствуют себя хуже, чем днем, и наверняка еще больше нагрузят вас личными проблемами. Так не позволяйте им связывать с вами неоправданные надежды.
— Но почему вас это так волнует? Мне от этого хуже не становится. — Она глубоко вдохнула. — И больным тоже. Я очень надеюсь, что вы никогда не заболеете настолько, чтобы вам самому в предрассветные часы, когда все кругом кажется особенно мрачным и унылым, понадобилась чья-то поддержка и сочувствие!
Остаток пути прошел в тягостном молчании.
Каждый считал другого упрямым, заблуждающимся и вообще трудным человеком.
Но когда они приехали на место, из-за свинцовых туч вдруг показалось солнце и засияло таким ослепительным бриллиантовым блеском, что Лейла, которая не умела долго сердиться, повернулась к Керни и неожиданно улыбнулась, а он, к своей досаде, почувствовал себя обезоруженным.
Держа слово, он подвез ее сначала к офисному зданию, а потом к двум частным домам, где Лейла посетила людей, чьи портреты взялся написать Дадли. Обрисовала им ситуацию и взяла фотографии. После чего они поехали по улицам в поисках подходящего кафе для запоздалой трапезы.
— Как вы думаете, ему все-таки заплатят за работу? — спросила Лейла у Керни после того, как рассказала ему, что намеревался сделать Дадли.
— Полагаю. Наверняка эти люди сочли его решение геройским. Пожалуй, он получит даже больше заказов, чем заслуживает своим дарованием…
— А если бы у вас вдруг отказали руки! — не сдержалась Лейла.
— Не хотелось бы… тем более что мне вряд ли попалась бы сиделка, готовая все свое свободное время бегать для меня с поручениями. Вам, кстати, не пора ли уже спать?
— Не уходите от темы. Мне нравится, как я провожу свободное время, мистер Холдсток. И можете не волноваться — спать я лягу вовремя.
— А как, позвольте полюбопытствовать, вы проводите свободное время, когда не занимаетесь делами пациентов? — спросил Холдсток.
— Ничего такого интересного, о чем стоит рассказывать, — сухо ответила Лейла.
Только когда они уселись за столик и сделали заказы, она согласилась удовлетворить его любопытство.
— Я люблю смотреть дома, которые продаются, и ходить на мебельные аукционы, а еще мне нравится бродить по участкам, на которых дома только строятся.
— В самом деле? — выдохнул он. — Я тоже! Раньше, когда свободного времени было побольше, я вообще не пропускал ни одного аукциона.
— Вообще-то я на этих аукционах ничего не покупаю, — призналась она. — Как-то мы с Опал Гамильтон и еще компанией студентов пришли на аукцион просто ради развлечения, и, когда аукционист объявил о продаже ужасно уродливых оленьих рогов, один наш студент начал мотать головой, а аукционист сделал вид, будто не понял, что бедный Билл просто отгоняет муху. И Билла заставили выкупить рога! От злости он весь побагровел. Ему было некуда их пристроить, и он послал их своей тете, но тетя тоже отказалась от рогов, и в конце концов их пришлось снести на благотворительный базар.
Керни счел своим долгом посмеяться. Лейла решила, что на самом деле ему нисколько не интересно слушать о проказах студентов-медиков. Она и понятия не имела, что в этот момент на него нахлынула мощная волна безрассудной дикой ревности при мысли, что она тратит свою молодость на идиотов студентов.
Керни вспомнил, какое лицо стало у Арабеллы, когда он заговорил о Лейле. Его сестра тогда еще добавила ядовито, что и раньше слышала о всяких «сладких штучках», но сама встретила особу этой породы впервые. Это привело его в ярость. Он сказал, что не потерпит, чтобы Лейлу так называли. Впервые между братом и сестрой вспыхнула нешуточная размолвка. Он вскоре ушел, потому что боялся, что не сдержится, а быть грубым не хотел. Она проявила такую доброту, взяв на себя заботу о племяннице Филби. А тут еще состояние Марвуда… Керни приходилось признать, что по чудовищному капризу судьбы из всех пациентов именно Марвуду он практически был бессилен помочь…
— Что-то случилось, мистер Холдсток? — тихо спросила Лейла. — Мои слова вызвали у вас какие-то неприятные воспоминания? Я вовсе не хотела ничего подобного.
— Я просто подумал о Таппендене, — признался он.
— Неужели он не поправится? — Лейле не хотелось этому верить.
— Боюсь, что нет. То есть опасности для жизни нет… но зачем такому человеку жизнь без активной деятельности?
— Вы и правда думаете, что не сумеете ему помочь? — Губы ее дрогнули.
Керни принялся чертить вилкой по тарелке.
— Он не должен об этом знать, но боюсь, что в лучшем случае он станет передвигаться на костылях, а совсем при благополучном раскладе — с тростью. Не знаю, как он это вынесет. Боюсь, что никак, — добавил он совсем тихо.
Лейла побелела.
— А он так верит в вас! Он даже сказал, что уже не думает о «если», а только о «когда», а ведь это много значит!
— Значило бы, если бы его надежды имели хоть малейшее основание, — сдавленно проговорил он. — Но во всяком случае, не я подавал ему ложную надежду. Я не сказал ничего такого, чтобы он настраивался на «когда».
— Полагаю, это была я, — произнесла Лейла горестно. — Но мне казалось, что это самое лучшее. Разве надежда не творит чудеса?
— В исключительных случаях. Почему бы вам не найти себе кого-то, чтобы было на кого расточать всю вашу доброту и преданность? — спросил он внезапно. — Зачем тратить любовь исключительно на пациентов? К чему? Неужели у вас нет никого, кто нуждается в вас больше, чем они?
Этот вопрос, кажется, изумил ее, и Керни поспешно добавил, досадуя на себя:
— Не стоило мне этого говорить. И простите, что коснулся слишком личной темы. Забудьте. — Ему хотелось дать себе подзатыльник за то, что он высказал вслух подобные мысли. Она была явно шокирована тем, что он — главный хирург отделения — решил сказать такое юной сиделке.
Керни и сам себе поразился, поскольку ему открылось внезапно, почему он так цепляется к мелочам ее жизни, так горячится по ее поводу, так недоволен, что она уделяет много внимания больным. Одновременно он испытал раздражение оттого, что Арабелла верно угадала его отношение к этой сиделке.
