Лора Брантуэйт - Ты – настоящая
Виктория торопливо одевалась, прикрыв за собой дверь ванной. Вода зашумела бы, и именно поэтому Виктория не включила ее, даже чтобы смыть соленые слезы.
7
Старые вязы шелестели на ветру тысячами мокрых листьев. Блестящие капельки падали с деревьев, и их уносили порывы утреннего ветра. Сырой асфальт парковых дорожек мягко поблескивал. Птицы, испуганные ночной грозой, несмело щебетали в глубине парка где-то за оградой.
Яркий солнечный свет падал через вымытые ночным дождем окна.
Джон ощущал ярость, клокотавшую где-то в глубине его души. Что было тому причиной?
Уязвленная мужская гордость? Или, может быть, горькое чувство брошенного человека?
Некоторые женщины так делают специально. Сначала спят с мужчиной, а потом демонстративно уходят. Плевать.
Кажется, никогда в жизни Джону не было так плохо, так холодно и гадко на душе. Казалось бы: ну что тут такого? Связь, оказавшаяся случайной. У него было много женщин.
Но эта…
Теперь что-то оборвалось внутри. Джон знал наверняка.
Он встал и протянул руку к бутылке скотча. Словно сама невинность, она стояла на журнальном столике рядом с камином, предлагая свои, впрочем, сомнительные удовольствия: расслабление, избавление от боли, легкую эйфорию.
Нет. Не сейчас. Сейчас надо разобраться в себе. И с тем, что делать дальше. А для этого нужна свежая голова.
Его взгляд скользнул по смятым одеялам, оставшимся на полу после вчерашней ночи. Именно здесь вчера под звуки громовых раскатов он держал Викторию в своих объятиях. Именно здесь вчера ему было очень хорошо.
Нет, не то, не то слово.
Не просто хорошо. Он что-то чувствовал. То новое, что выросло за вчерашнюю ночь и крепко обосновалось где-то внутри. Именно оно теперь причиняло ему боль.
Ее запах. Аромат чистого женского тела с нежными нотами запаха косметики и дорогого мыла… И чего-то еще, чего-то прекрасного. Ее волосы, рассыпавшиеся по моему лицу…
Джон отставил бутылку и с неприятным чувством отметил, что его руки дрожат.
Эта женщина с ним что-то сделала.
Да что же это такое?!
В нем начинало зарождаться ядовитое бешенство. Джон все-таки плеснул себе немного скотча в приземистый толстостенный стакан и, нетвердо шагая, направился в ванную. Хотелось вымыть лицо, сунуть голову под тугую струю холодной воды. Джон открыл дверь ванной и сразу понял, что напрасно сюда пришел. Скомканное полотенце, слабый аромат ее духов, еще не высохшая до конца вода на покрытом дорогой плиткой полу, неровно висящая пластиковая занавеска. Все здесь осталось так, как было вчера – в те минуты, которые они провели перед камином, в те минуты, когда…
Какого черта?!
Стакан с виски, словно метательный снаряд, врезался в стену.
Что она о себе возомнила?!
Джон в бешенстве вылетел из ванной.
Кем она себя считает?! Подумать только! Она отказывается от проекта!
По всему телу пробежала неприятная дрожь. Неудержимо захотелось разбить что-нибудь еще.
Ну уж нет! Не позволю! Какая-то дизайнерша… Да я сам расторгну контракт!
Злость и обида требовали выхода. Взгляд Джона заметался по неуютно обставленной комнате. Интерьер выбирала Кэссиди, и спальня всегда казалась Джону не то чтобы безвкусной… Просто чужой. Ему здесь не нравилось.
А Виктория наверняка сделала бы в этой комнате что-нибудь прекрасное.
От этих мыслей стало совсем тошно.
Да пусть обе идут к черту! Мне никто не нужен. Хватит!
С досады он пнул ногой мягкую обивку стены.
И что же дальше? Расторгнуть контракт – это значит никогда с ней не увидеться.
Детский испуг. Жалость к себе. Защекотало в уголках глаз. Потом появилось отвращение к своей слабости.
Еще поплачь здесь, словно мальчишка.
Отвращение переросло в презрение, а потом… Потом появилось чувство безысходности.
Джон очень остро чувствовал, что Виктория необычная женщина! Страстная и нежная, способная любить и понять, оценить и простить. Да-да, вот именно: просто понять. Вслушаться в его слова, осознать их, не спеша с оценкой вроде «ох уж мне эти мужские глупости».
Это женщина-союзник, женщина-соратник. Равная. И при этом – мягкая, ласковая, ненавязчивая, чистая, как лесной ветерок ранней весной. Милая, нежная и чувствительная. Ничего не требующая, всего добившаяся сама. Совсем не похожая на пустую шикарную упаковку.
И вот теперь она сбежала. Но почему?! Почему она это сделала? Как же так можно?!
Тяжелое дыхание Джона стало прерывистым.
Может… я не понравился ей как мужчина? Да нет же! Нет, это просто вздор, нелепость! Я бы почувствовал.
Он точно знал, что вчера все было просто удивительно. Удивительно хорошо, удивительно красиво. Очень тепло и нежно. Светло. Им обоим.
Тогда в чем дело? Что пошло не так? Она просто развлеклась – и все? Разбередила ту часть его души, в которую я уже очень давно никого не впускал…
Зачем я вообще ей открылся?!
Джон чувствовал себя оскверненным. Преданным. Даже он никогда не поступал так с женщинами, с которыми спал.
А ведь я мужчина! Тьфу, какой глупый шаблон: мужчине позволено, женщине – нет. Дело ведь не в этом, не в этом… Важно только то, что сейчас ее нет рядом. И… и не будет!
Джон подошел к маленькому диванчику, рядом с которым стоял телефон. Пружины жалобно скрипнули, принимая его уставшее тело.
Внутри звенела серая, туманная пустота. Уязвленное самолюбие. И страх. Нежелание поверить в происходящее. Всем своим существом Джон чувствовал вчера, что происходит что-то волшебное, яркое и манящее, искрящееся и прекрасное. Так хорошо ему не было ни с кем. Если в этом мире и есть любовь, то она должна быть похожа на то, что произошло между ними. Но это он так думал, а ей было просто наплевать.
Джон взял со столика смятую в тугой комок записку Виктории. Нервные пальцы расправили небольшой исписанный листок.
«Уважаемый мистер Катлер. В связи со случившимся сегодня ночью инцидентом хочу уведомить вас о невозможности продолжения мною моей профессиональной деятельности. Извините, но я вынуждена отказаться от нашего проекта».
Как у нее рука поднялась написать такое?! Ну как можно было назвать то, что случилось этой удивительной ночью, холодным словом инцидент?!
Жаркая колючая ярость заклокотала в горле. Джон был озлоблен так, как может быть озлоблен человек, у которого в жизни появилось что-то прекрасное, чистое, до чего ему удалось дотронуться один-единственный раз – и что тут же отняли, бросили в грязь и растоптали.
Уже не впервые за это утро он отшвырнул смятую записку.
Не позволю. Ты отказываешься от работы? Нет, черт побери, хуже, больнее – ты отказываешься от меня. Нет! Не знаю, что ты там возомнила о себе, но ты мне нужна… нужна так же, как я тебе!
