Валентин Афонин - Однажды навсегда
— У вас дочь? — с порога Женьке. — Поздравляю.
Женька чуть глаза свои не выронил от нового изумления.
— Дочь по имени Идея! — Я рассмеялся, взял свою рубашку и, одеваясь, продолжал: — И на него похожа, представляешь? Вот такой у меня друг-товарищ: простой, молодой, а на поверку — вишь какой? И дочь гениальна, и сам Евгений, а разве скажешь по нему?
— Ну хватит, хватит, — смущенно проворчал Хрусталик, не выдержав бремени славы. — Мы оба с тобой ребята, хоть куда, только все у нас еще впереди, к сожалению.
— Поздоровайся с дамой, деревня! — укорил я его, думая, что этим наша жестокая показушная перепалка и кончится.
Но не тут-то было. Смущенно-обаятельно шизуя глазами на Травку, Женька вдруг выдал:
— Извините, второй раз теряюсь, и все из-за этого типа. Вообще-то я тут уже пытался навести о вас какие-нибудь справки, но он как будто и не знает ничего.
— Ты что городишь, городничий?! — засмеялся я, краснея в досаде.
Но было уже поздно: Травка побледнела и, вызывающе улыбаясь, резанула по живому:
— Он знает. Я его новая любовница.
Женька немного опешил:
— Правда?.. — Но тут же нашелся, гаденыш, на голубом глазу повернулся ко мне: — А что же ты молчал как рыба об лед?
— Забыл, извини, — сказал я нарочито простецки, хотя тоже опешил: уж это она слишком что-то не так истолковала. И, спеша овладеть ситуацией, мягко взял Травку за руку, усадил в свое кресло, подвинул к ней бокал. — Вот тебе зеленая водица — и, пожалуйста, без глупостей.
И кажется, она поняла меня, виновато зарумянилась, а я тайком подмигнул ей и взял свой бокал.
— Все о’кей в этом окейном из океев!
Я был уверен, что моя тарабарщина не нуждается в переводе. Звук и ритм сами за себя говорили, что все действительно прекрасно в этом лучшем из миров.
— Чин-Чино! — добавил я для Травки и первый с наслаждением распробовал «Тархун».
Ну до чего же славно, что Женька, принципиально-ярый трезвенник, приволок нам именно эту обалденную вкуснотищу, и как знаменательно, черт возьми, что она — зеленая!
Кстати, про Чин-Чину поняла, конечно, только Травка: совершенно спонтанно у нас с ней вырабатывался как бы свой особый код.
А Женьке я сказал между тем:
— Слушай, мы голодные, так что опять извини.
И ей:
— Видишь, как хорошо иметь хотя бы одного такого друга? Ну вот, пожалуй, ешь на здоровье, а то тут сквозняки, смотри, улетишь еще как божий одуванчик.
Она улыбнулась и, окончательно успокаиваясь, взяла себе кусочек колбасы.
Возникла смешная неловкая пауза.
Все тихонько жевали, несколько смущенно, с улыбками, переглядываясь, и никто не находил, что сказать.
Ну Травка и не должна была заботиться об этом и смотрела выжидательно то на меня, то на Женьку, кстати, так и оставаясь в недоумении насчет его новорожденной, — забавная интрига.
А я с интересом наблюдал, как Женька тайно изучает нового человека.
По всему было видно, что он тоже страшно оробел, как и я когда-то, разглядев ее наконец вблизи. И я вдруг поймал себя на том, что даже в этой безобидной ситуации меня гложет — просто сжирает — ревность.
— Жень, — сказал я, чтобы завязать какой-нибудь разговор, — ты помнишь дядю Васю?
— Это… сосед твой, что ли? Учитель?
— Бывший учитель, да. Так вот, он мне вчера напророчил, что лет через пять, через десять я стану обыкновенным обывателем.
— Ну и что? Ты уже вполне для этого созрел.
— Кто?!
— А чего ты ерепенишься? «Все мы пассажиры одного корабля» — кто это сказал?
— Не помню… Экзюпери?
— Правильно. А сколько будет дважды два?
— Ну… пять, что ли?
Молодец. Пять-шесть примерно. Ну и что ж теперь делать?..
Травка улыбалась, понимая, что игра посвящалась ей, и я с радостью согласился на ничью:
— Ты прав, делать нечего. Наливай, генацвале, свое «Тархуани».
— О, вот это хорошее дело. — Женька щедро плеснул нам через края, затем, поаккуратней, долил себе и, взяв свой бокал, неожиданно провозгласил замечательный тост: — За Вечную Весну на планете Земля!
— Ух ты, какой речистый! — поддел я его, но тост мне и вправду пришелся по душе. — Ну какой же русский не чокнется за Вечную Весну, да еще и на своей планете!
И мы с удовольствием чок-чок-чокнулись тремя бокалами и выпили без передышки: Женька и я — до дна, Травка — пока до половины.
Вздохнув почти одновременно, необъяснимо счастливые, посмотрели друг на дружку, и Женька, жмурясь в каком-то тихом задушевном экстазе, сказал:
— Хорошо-то как с вами, люди!
— Ну что ж, естественно, — невольно расплылся и я, смущенно кося глазами на Травку. — И нам с тобой неплохо, да?
Она кивнула, тоже зардевшись.
А Женька вдруг предложил:
— А давайте закурим? Кто за, кто против?
— Единогласно, — сказал я. — Балдеть так балдеть.
— А сигарет у нас нет, — почему-то радостно объявила Травка.
— А у меня?! — Женька вынул пачку какой-то своей гадости.
— И все-то у тебя есть, — опять ревниво поддел я его. — Идея, сигареты… счастливый человек!
— Спасибо, нет, — вдруг закрутила головой моя Зеленая, обеими руками отстраняя сигареты. — Я не курю.
— Как это? — не понял я. — А вчера?
— Вчера — это вчера, а сегодня — это сегодня.
Я посмотрел на Женьку:
— Вот тебе демократия — один воздержался!
— Плюрализм! — коротко и ясно откомментировал мой друг.
Травушка-Муравушка, опять оказавшись в центре внимания, отчаянно засмущалась, но я и не думал давать ей поблажку:
— Умница-разумница! — Я искренне был рад за нее, потому что не иначе как сказывалось мое благотворное влияние, хотя, конечно, и вчера она курила не по-настоящему. Но и здесь не удержался от иронии: — А у тебя на лбу про это случайно не написано?
— Даже напечатано.
— Ну-ка, позвольте… — Я привстал и наклонился к ней, рассматривая «надпись» у нее на лбу, и еле удержался, чтобы не поцеловать ее при Женьке. Это было бы нехорошо, разумеется, хотя и ничего плохого, если вдуматься. И вскрикнул: — Ой, правда, Жень, смотри, какие буковки! Мин-драв пре-ду-пре-жда-ет…
И Женька мгновенно подхватил вторым голосом:
— Ку-ре-ни-е опа-сно для ва-ше-го здо-ровья!.. Она рассмеялась, и мы тоже — ужасно довольные собой.
— Но с вашего разрешения мы все-таки подыжим? — чертовски галантно осведомился Женька.
— Травитесь. Минздрав умывает руки.
Мы перемигнулись с Хрусталевым, закурили и «забалдели» ей на зависть.
— Ка-айф, — прохрипел я, выпуская клубы дыма и закатывая глаза.
— Мягкий зна-ак, — тоже с хрипотцой подпел Женька-подлец, и мы опять все трое рассмеялись — мы с Женькой над мягким знаком, а Травка над нами:
