Екатерина Вергилесова - Сложная любовь
— Ты скоро узнаешь, — ответил Миша.
Никогда еще Галя не путешествовала по городу так — под руку с высоким красивым мужчиной в черном, на пути к неизвестной ей цели. От волнения у нее перехватило дыхание, грудь ее тяжело вздымалась, щеки раскраснелись. Она крепче вцепилась в мишину руку.
На углу «Детского мира» они свернули налево. «Куда же он меня ведет? — подумала Галя. — Может быть, он все еще сердится на меня за позавчерашнее?»
Они прошли переулками и неожиданно остановились у одного из подъездов. Михаил открыл дверь и пропустил Галю вперед. Они поднялись по лестнице на третий этаж.
— Мы пришли, — сказал он.
Достав из кармана ключ, Михаил открыл дверь квартиры. С затаенной боязнью Галя переступила порог. В квартире никого не было.
— Где мы, Миша? — спросила она.
Прямо из прихожей дверь вела в большую комнату. Не говоря ни слова, Миша прошел туда. Это была большая светлая комната. На стенах Галя увидела картины без рам и несколько рисунков. Посередине стояла сложная деревянная конструкция, на которой был укреплен холст. В углу стояла большая кровать.
— Это мастерская? — догадалась Галя.
Михаил сдержанно кивнул и, взяв ее за плечи, развернул лицом к себе. Прежде чем Галя успела что-либо понять, горячий поцелуй ожег ей губы. Со стоном она вцепилась руками в черную кожу его пиджака. Все плыло у нее в глазах. Казалось, в мире больше не осталось ничего, кроме горячей влаги Мишиных поцелуев, его сильных рук, сжимающих ее плечи, его широкой груди, к которой она прижималась. Сердце ее лихорадочно стучало, грудь вздымалась, ей казалось, что она сходит с ума.
— Я люблю тебя, Мишенька, — шептала она.
Внезапно Миша ослабил объятия и плавным, почти балетным движением снял с Гали пиджак и бросил его через комнату на мольберт. Теперь уже Галя, привстав, обвила его шею руками и впилась поцелуем в его губы. Она чувствовала, как мишины руки гладят ее спину и при каждом его движении теплая волна блаженства пробегала по ее телу.
Внезапно они оказались уже на кровати. Мишины пальцы пробежали по пуговицам галиной блузки и она ощутила на своей груди его горячее дыхание.
— Нет, — воскликнула она, пытаясь вырваться из его объятий. — Не здесь.
Михаил на мгновение замер.
— Почему не здесь? — спросил он.
Галя запахнула кофточку.
— Не в твоей мастерской, — сказала она.
— Но почему? — Миша был искренне удивлен.
Галя на секунду замолчала. Ей было трудно сказать то, что она собиралась.
— Ты знаешь, — начала она, пытаясь унять сердцебиение, — слишком много женщин побывало у тебя в этой комнате, чтобы я… — голос ее осекся.
— Ну хорошо, — Михаил резко встал. — Тогда, может быть, чаю?
Глава десятая
Возвращаясь вечером домой, Галя не уставала восхищаться Мишей: как он был нежен с ней, как предупредителен, как он сразу понял причину ее отказа. Да, теперь Галя не сомневалась — Миша действительно любит ее. Как не права была Наташа, когда говорила о нем как о ветреном, легкомысленном мужчине! Никогда и ни у кого Галя не встречала такого понимания, такой заботы, как у Миши. Он сразу понял Галю, когда она объяснила, почему ей хотелось бы сегодня избежать близости.
На маленькой кухоньке он быстро вскипятил чайник, заварил чай и усадил ее в извлеченное откуда-то кресло, расставил на маленьком столике чашки и стал показывать картины, висевшие на стенах, рассказывая о том, что на них изображено. Это было очень мило с его стороны — ничего не понимавшей в современном искусстве Гале ни за что бы самой не разобраться в висящих у него в мастерской работах известных московских художников.
Раньше для Гали мастерская ассоциировалась с огромными помещениями на заводе, где они всей школой проходили практику. Мишина мастерская поразила ее своим уютом, можно даже сказать, своеобразным комфортом.
— Здесь вполне можно жить, — сказала Галя, оглядываясь по сторонам.
— Нельзя, — утешил ее Миша, — например, здесь нет горячей воды.
«Да, — сразу подумала Галя, — это сильно уменьшает стоимость квартиры» — и тут же устыдилась своего профессионализма: «Боже мой, что со мной делает эта работа!»
Они простились уже заполночь. Миша проводил Галю до ее машины, и она отправилась домой.
Вся переполненная радостными воспоминаниями, Галя открыла дверь в квартиру. Антонина Ивановна выбежала к ней в прихожую. Только увидев ее лицо, Галя сразу поняла, что произошло что-то страшное.
— Что случилось? — выдохнула она.
— Беда, Галочка, беда, — ответила Антонина Ивановна, — у Ольги Николаевны сердечный приступ, была «скорая», ей сделали укол, сейчас она спит, но врачи сказали, что лучше было бы отправить ее в больницу.
— Об этом и речи быть не может, — вскинулась Галя, — какая может быть больница в ее состоянии!
Сбросив плащ, она прошла на кухню и налила себе холодного чаю.
— А как случился приступ? — спросила она.
— Даже не знаю, как рассказать, — ответила сиделка, — очень странная история.
— Антонина Ивановна, — сказала Галя, раздражаясь и сама стыдясь своего раздражения, — не тяните, ради Бога.
— Да, Галочка, вы правы, — вздохнула та, — дело было так. Сегодня, где-то в полседьмого позвонила какая-то девушка, попросила Ольгу Николаевну. Я, конечно, передала ей трубку — вы же знаете, Галя, как ваша мама скучает без общения. Я, конечно, стараюсь ее развлечь, но каждый день одно и то же, ей надоедает, вы понимаете.
— Дальше, — выдохнула Галя.
— Да, я даю вашей маме трубку, она беседует по телефону буквально несколько минут, потом я слышу, какой-то шум — вбегаю в комнату, трубка лежит на полу, а Ольга Николаевна хватает воздух ртом. Я подбежала к ней, спрашиваю: «Ольга Николаевна, что случилось?», а она мне так с трудом отвечает… — Антонина Ивановна запнулась, — в общем тут ей и стало плохо.
— А что она вам сказала, — нетерпеливо переспросила Галя.
— Простите, Галочка, не хотела уж вам говорить, но раз вырвалось — то вырвалось. Она сказала — вы уж простите меня, что я повторяю такие слова — сказала «Моя дочь — проститутка».
— Как? — переспросила Галя. Она не могла поверить своим ушам.
— Можно я не буду повторять, Галочка? — сказала Антонина Ивановна.
Галя сидела совершенно потрясенная. Вся эта история не укладывалась в ее голове: кто, кто мог так оклеветать ее? И ладно бы просто оклеветать — это бы она пережила, но сказать эту ложь, эту чушь ее маме, у которой и так было больное сердце! Нет, она должна понять, кто это сделал такую подлость! Но прежде следовало позаботиться о маме.
