Розамунда Пилчер - Сладкие объятия
Селина ответила:
— Мне давно сказали, что мой отец мертв.
— Я знаю, но сегодня вам об этом сказали второй раз. И это я убил его.
— Вы не виноваты.
— Все равно, простите меня. — Он добавил, смягчив голос: — Вам бы стоило выпить. Просто чтобы согреться.
Она отрицательно покачала головой, и он не стал настаивать, хотя все равно почувствовал себя неудобно. Он привык к Фрэнсис, которая никогда не сдавалась, пила с ним на равных, даже если к концу вечера у нее немного плыло перед глазами, и по первому сигналу готова была начать борьбу; а на следующий день вставала с совершенно ясной головой и ярким взором, если не принимать во внимание небольшой дрожи в руке, когда она тянулась за десятой за утро сигаретой.
Но этот ребенок… Он посмотрел на нее. Кожа ее была цвета слоновой кости, цвета сливок, совершенно чистой. Пока он смотрел, она сняла полотенце с головы и начала насухо вытирать волосы, обнажив уши, волнующие и беззащитные, как шейка ребенка.
Она сказала:
— Что мы будем делать?
— В смысле?
— В смысле денег. И Рудольфо заплатить, и мне надо улететь в Лондон.
— Не знаю. Мне нужно подумать.
— Я могла бы послать телеграмму в свой банк в Лондоне, и они пришлют мне какую-нибудь сумму.
— Да, могли бы.
— Много на это уйдет времени?
— Три-четыре дня.
— Вам не кажется, что мне, пожалуй, надо попытаться снять комнату в гостинице в Кала-Фуэрте?
— Сомневаюсь, что Рудольфо поселит вас.
— Знаете, я его не виню. Даже трезвым Тони был довольно страшен. А в пьяном виде он, должно быть, просто ужасен.
— Сомневаюсь, чтобы он мог напугать Рудольфо.
— Ну… где же мне поселиться?
— Где же, как не здесь? На супружеской кровати. Я бы отправился на «Эклипс», но только не в такую погоду, но я уже не в первый раз буду спать на диване.
— Если кто-то и будет спать на диване, то это должна быть я.
— Как хотите. Мне все равно. Извините, что планировка «Каза Барко» не очень удобна, но сейчас я ничего не могу поделать. Я и представить не мог, что когда-нибудь ко мне приедет пожить моя дочь.
— Но я не ваша дочь.
— Тогда давайте назовем вас Джордж Дайер младший.
Глава 7
Когда Джордж Дайер поселился в Кала-Фуэрте шесть лет тому назад, у его дверей появилась Хуанита, которая с большим достоинством объявила ему, что хотела бы у него работать. Она была замужем за фермером из Сан-Эстабана, имела четверых детей, которые ходили в школу в деревне, и не выбиралась из бедности. Ей нужна была работа, потому что она нуждалась в деньгах, но в ее прямой и гордой осанке и намека на это не было. Она была невысокой женщиной с массивной, крепко сбитой фигурой работящей крестьянки, с темными глазами, короткими ногами и очень обаятельной улыбкой, которую портили вечно нечищенные зубы.
Каждое утро она вставала в половине пятого, выполняла всю обычную работу по дому, кормила домашних и провожала их на работу, а потом спускалась по холму от Сан-Эстабана в Кала-Фуэрте, чтобы попасть в «Каза Барко» в половине восьмого. Она убиралась и готовила еду для Джорджа, стирала и гладила, вычесывала кошку и пропалывала в саду и не считала за труд, если возникала необходимость взять шлюпку и отправиться на «Эклипс», чтобы надраить палубу.
Когда опубликовали «Фиесту в Кала-Фуэрте», Джордж подарил ей экземпляр с надписью на форзаце: «Хуаните от Джорджа Дайера, с любовью и уважением», и это, наверно, стало ее самым драгоценным приобретением после супружеской кровати, которую подарила ей бабушка, вместе с простынями, тяжелыми, как кожа, которые она сама расшила. Она не говорила по-английски и не читала ни на каком языке, но выставила книгу в доме напоказ, обрамив ее, как орнаментом, кружевной салфеткой. Она никогда не заходила в его дом одна. По понятиям Хуаниты, это было бы нарушением этикета. И поэтому она сидела на стене, сложив руки на коленях и скрестив ноги, как королева, и ждала, пока он придет, откроет дверь и впустит ее в дом. Он говорил: «Buenos dias, Хуанита», они обменивались любезностями о погоде, и она спрашивала, хорошо ли сеньор спал. Он так и не выяснил причину этого странного ритуала, а спрашивать ему не хотелось. Возможно, это как-то связано с тем, что у него не было жены.
Утром после грозы он проснулся в семь. Он спал на диване, потому что так и не решился забрать себе удобную кровать. Было очень тихо. Ветер стих, и когда он поднялся и пошел открыть ставни, а потом вышел на террасу, утро оказалось тихим, без единого облачка на небе, и все вокруг пахло влагой и сладостью после дождя, хотя вода в бухте казалась темной после суровой погоды, и требовалось убрать кое-какие следы разгрома. Для начала он собрал расшатанную мебель, которую разбросало с террасы по всей округе, и смел лужу воды со стола, а потом вернулся в дом, зажег сигарету и подумал, не приготовить ли чай. Однако воды в чайнике не было, а набирать воду из колодца ему не хотелось, так как он боялся, что звяканье ведра разбудит Селину.
Он поискал одежду, но свитер и брюки, которые он носил накануне, не подходили для дневной работы, поэтому он поднялся на галерею, чтобы найти что-нибудь другое. Селина по-прежнему спала, как ребенок, утопая в пижаме Джорджа и в огромной кровати. Двигаясь бесшумно, он достал первые попавшиеся под руку рубашку и брюки и осторожно спустился по лестнице. Он принял душ (вода после грозы была ледяной) и оделся, а затем пошел открыть дверь для Хуаниты. Она еще не пришла, но если оставить дверь открытой, она войдет в дом и начнет готовить ему завтрак. Потом он опять пошел на террасу, спустился по ступеням к слипам, вытащил шлюпку и погреб к «Эклипс».
Казалось, что она перенесла шторм с обычным спокойствием. Он проверил якорные цепи, затем влез на борт. С большой предусмотрительностью он закрепил брезент над кубриком, и хотя на нем образовались лужи воды, в самом кубрике было относительно сухо. Он ослабил пару промокших фалов и спустился вниз, чтобы проверить, что через кормовые люки не просочилась дождевая вода. Убедившись, что все в порядке, он вернулся в кубрик, взгромоздился на комингс[14] и зажег сигарету.
Все предвещало очень теплый день. От мокрой палубы и от брезента, который он расстелил для просушки, уже поднимался пар. Воздух был так чист, что он мог видеть дальнюю часть острова, лежащую далеко за крестом Сан-Эстабана; и стояла такая тишина, что, когда рыбак в лодке вполголоса заговорил со своим напарником, Джордж мог расслышать каждое слово. Вода почти не двигалась. Нос шлюпки сопротивлялся движению воды, издавая негромкие плетущиеся звуки, а яхта слегка поднималась и опускалась, как будто дышала.
