Сандра Мэй - Дети любви
– Господи! Нет! То есть… разумеется, да! Я люблю тебя! Нет, все-таки я идиот!
Его женщина негромко засмеялась в темноте.
– Нет. Просто ты вечно торопишься. Надо было слушать, когда я пыталась объяснить… А теперь слушай сказку. Жила-была девочка. И было у нее отражение. Точно такое же, как она сама, только совсем другое.
– Морин…
– Молчи. И слушай. Все, чего девочка боялась, не умела, не решалась сделать, делало ее отражение. Ездило на велосипеде с горы, лазило по деревьям с мальчишками, прогуливало школу. Девочка сидела и учила уроки, слушалась маму и папу, делала то, что ей говорят, и всегда точно знала, как надо и как не надо поступать.
А отражение резвилось вовсю, нарушало запреты, смеялось в полный голос, когда смешно, плакало навзрыд, когда грустно, любило наотмашь и дралось до крови… И знаешь, как-то так получилось, что девочка прожила ужасно скучную и ненастоящую жизнь. Правда, сначала она этого не знала, но однажды с отражением стряслась беда, и оно попросило о помощи… Ты спишь?
– Нет. Говори, пожалуйста, говори…
– Так вот, отражению надо было срочно спрятаться от… ну… от всяких врагов и чудищ. И оно попросило девочку поменяться местами. Девочка решила: чего ж такого? Ведь отражение мое? Значит, и жизнь его – отражение моей, только веселее. И согласилась.
– Ты чего молчишь?
– Собираюсь с духом. Да. Поменялись они местами – и увидела девочка, что погорячилась. Потому что жизнь ее отражения была совершенно не похожа на ее собственную. Все в этой жизни было большим, ярким, громким и ужасным, чудища – страшными, злодеи – злодейскими. Но глупая девочка все твердила себе – это же не по правде? Я же – не мое отражение, значит, ничего со мной не случится. А оно взяло и случилось.
– А прынц?
– Чего?
– Прынц на белом коне, с мечом сияющим и грозным? Спас он девочку?
– Ну… в прынципе, спас. Вернее, не спас, а расколдовал, как в сказке и полагается. И расколдованная девочка вдруг поняла, что это ее мир на самом деле был придуманным, а настоящую жизнь прожило ее отражение. Потому что не боялось жить.
– Хорошая сказка. Морин?
– Да?
– Я вот чего не пойму… Это насчет кого сказочка-то?
– Дурачок ты мой! Спи, Дик. Завтра. Все расскажу, но завтра.
– Поклянись!
– Клянусь, что отвечу на все твои вопросы. Веришь?
– Верю. Иди ко мне.
– Ох… Знаешь, что?
– Что?
– Нет, потом. Все завтра.
Ночь под кровом четы Дьюли превратилась для Дика и Морин в своего рода эротический фейерверк, когда никто из участников точно не знает, что придет им в голову в следующую минуту. Именно поэтому они и заснули внезапно, просто обессилев от собственной любви. Утро застало их на ковре посреди комнаты, сплетенными в тесном и отнюдь не невинном объятии. Когда Дик осознал в полной мере, почему именно сейчас ему так хорошо, он пришел в бешеный восторг – и Морин в результате испытала полноценный оргазм прямо во сне.
Совершенно немудрено, что ночная сказочка и желание задавать вопросы выветрились из головы Дика на довольно продолжительное время, и он вспомнил обо всем только после совместного душа, когда они наконец-то добрались до кровати и Морин спряталась от него под одеяло. Тогда сам Дик уселся по-турецки и грозно сдвинул брови, под которыми искрились счастьем и весельем зеленые ирландские глаза.
– Не верю! Ты меня обскакала! А ведь я был настороже, я же предполагал нечто в этом роде!
Морин приоткрыла один глаз и с подозрением посмотрела на свежего и бодрого Дика, который сидел, скрестив ноги, на кровати и смотрел на нее.
Она перевернулась на живот и натянула простыню на голову.
– Даже не понимаю, о чем ты там бормочешь.
– Ты зажала свой секрет, вместо этого затащив меня в койку!
– Кто кого, интересно? Идея насчет вопросов и ответов была твоя, тащил в койку тоже ты.
– Но ты не сопротивлялась!
– Я не виновата. Ты меня околдовал.
Дик ухмыльнулся и дурным голосом затянул первый куплет «Черной магии». Вскоре Морин рыдала от смеха, а про себя думала, что отдала бы полжизни за возможность оставшиеся дни просыпаться под звуки этого бодрого, жизнерадостного и абсолютно немузыкального пения.
Дик сдернул с нее покрывало и стал целовать, а потом повалился рядом и сказал тихо и нежно:
– Все-таки сбылось мое желание.
– Какое?
– Увидеть тебя утром, сонную и довольную у себя на груди.
– Тебя легко сделать счастливым.
– Не так легко, как ты думаешь.
С этими словами он вдруг сгреб ее в охапку и перекатился на спину. Морин взвизгнула, засмеялась, поежилась от сладострастной дрожи, вызванной прикосновением его тела, его возбужденной плоти… Она уже готова была принять его в себя, но Дик зарычал в притворном гневе:
– Рассказывай свой секрет, или я тебя отсюда вообще не выпущу, будешь моей секс-рабыней! Я начинаю!
Она с трудом подавила острое возбуждение, чувствуя, как он медленно овладевает ею…
– Это очень соблазнительно… О боже… Но я слишком дорожу своей работой, не хочу расстраивать босса, и… Рози будет волноваться, так что, пожалуй, расскажу.
На самом деле возбуждение вдруг угасло, Морин словно замерзла, предчувствуя неминуемое. Сейчас он узнает, что она вовсе не та яркая и эффектная блондинка, которая смогла влюбить в себя самого Чико Пирелли… Правда все ближе, правда означает – конец всему.
Дик вкрадчиво положил руки на ее тугие ягодицы и прижал к себе чуть теснее.
– Давай дальше.
– Я являюсь… в смысле, я была…
В его глазах загорелась… Хотелось верить, что это ревность, хотя, возможно, это было подозрение.
– Была?
– В течение…
– Так, хорошо. Почти все уже понятно. Что же случилось дальше?
– Он…
– А-ха! «Он»!!! Давай уж сразу разберемся: ты его любила?
– Нет! Я… я даже не знала, что такое любовь.
Он расслабился, это сразу чувствовалось. А потом вдруг прошептал:
– Отлично, Морин. Тогда прямо сейчас я тебе покажу, как она выглядит.
У нее не было времени удивиться или остановить его. Да и желания тоже. Морин закрыла глаза – и утонула в его любви.
Они отдыхали, лежа в объятиях друг друга. Лохматая голова Дика Манкузо покоилась на нежной груди преподавательницы словесности, истерзанной его поцелуями. Она вздрогнула сквозь сон, когда спустя некоторое время его поцелуи вновь разбудили ее, но на этот раз любовь была совсем иной – нежной, осторожной, внимательной и неторопливой…
Он брал ее снова и снова, словно не мог насытиться, но она не уставала от близости и не молила о пощаде. С каждой секундой она становилась все сильнее и прекраснее, каждое объятие дарило ей новые ощущения, и теперь Морин очень хорошо и очень точно знала, ЧТО именно имели в виду Байрон, Шелли, Шекспир… Роза, распускающаяся на заре, бабочка, выходящая из кокона, вода, превращающаяся в легкое облако, – всеми ими была сейчас Морин Рейли, и потому даже в прекраснейших стихах не было нужды.
