Шейла Дайан - Пляжное чтиво
Карл терпеливо объяснил мне, что разводится со мной потому, что ему необходима страсть. Мысленно повторяя снова и снова слово "страсть", я пыталась вспомнить, что это такое, а он пытался рассказать мне, как снова ощутил ее в объятиях Стар Гамильтон, нашей девятнадцатилетней няни. Их связь началась за несколько месяцев до нашего объяснения, когда она обратилась к нему по поводу инфекции в мочеиспускательном канале. Он взял у нее мочу на анализ катетером в своем кабинете после работы; процедура заставила ее застонать.
— Я причинил вам боль, Стар? — спросил он.
— Нет, не совсем так, — ответила она.
— Вам неприятно? — спросил он.
— Это неточное выражение.
— Думаю, нужно провести внутреннее исследование, чтобы определить, что причиняет вам, если можно так выразиться, неудобство, — сказал он, удаляя катетер и скользя двумя пальцами в ее юное податливое лоно.
— О, — простонала она снова, — не останавливайтесь!
Он не остановился.
— Перестань! — взмолилась я, когда Карл вспоминал детали, настаивая на необходимости разделить свой опыт со мной… "Это было так волнующе, что, может быть…"
— Перестань, — снова сказала я.
Он перестал.
Потерпев неудачу в создании идеального брака, мы попытались идеально развестись. С помощью адвоката мы составили документы, решив, что еще успеем объяснить ситуацию друзьям и родственникам.
Но наши намерения так и не стали достоянием публики. Ровно через два месяца после объявления о том, что он хочет покинуть меня, и за день до того, как мы должны были подписать бумаги, во время игры в теннис у Карла случился сердечный приступ. К несчастью, в тот вторник он играл с Филом, психиатром, а не со своим обычным партнером Лу, кардиологом. Карл так и умер на корте, пока психиатр отчаянно колотил его по груди и душераздирающе вопил ему в ухо: "Смерть всего лишь одна из реальностей жизни! Не смей умирать! Не смей умирать, черт побери! "
"Любящий муж и отец", — сказал о Карле раввин на похоронах, вызвав у меня вполне искренние слезы. Хоть Карл и не был самым лучшим мужем на свете, он не заслужил смерти, думала я. А мой трехлетний сын Шел не заслужил потери отца.
Принимая во внимание все обстоятельства, я решила считать себя вдовой.
Теперь, пятнадцать лет спустя, вглядываясь в усыпанный цветными зонтиками частный пляж Башни, я думала о смерти Карла, неминуемом отъезде Шела в колледж и о том, куда девалось время между этими двумя событиями. У меня кружилась голова от мыслей обо всем, что я упустила. Следя за крошечными людьми внизу, снующими от зонтика к зонтику и переносящими сплетни, как пчелы переносят пыльцу с цветка на цветок, я чувствовала себя очень далеко и высоко от них, и голова кружилась все сильнее.
Решив, что причина моего головокружения — высота, яркий свет и влажность (влажность, как я слышала, творит странные вещи), я глубоко вздохнула и закрыла глаза. Сверкающие диски рассыпались по черному полю. Неужели опухоль мозга, подумала я, когда диски исчезли и темнота окутала меня.
Шестнадцать лет писания научно-популярных медицинских опусов оставили свой след. Я была ходячей медицинской энциклопедией и жертвой ипохондрии, навеянной обрывками знаний. Если я умру от опухоли мозга, кто позаботится о Шеле, подумала я, покрываясь холодным потом. Вернувшись в гостиную, я попыталась дозвониться до сына. Автоответчик доложил, что ни его, ни его четверых друзей нет дома, и я оставила сообщение, что приехала на побережье.
Шел — причина моего бытия. Его рождение принесло мне уверенность и опору в жизни. Я целиком посвятила себя ему, а теперь он собирался уехать в колледж. Он собирался покинуть меня и репетировал, сняв с друзьями домик на лето примерно в миле от Башни.
Я сменила джинсы на шорты, намазалась защитным кремом, надела широкополую соломенную шляпу и отправилась в закусочную, где работал Шел…
В противоположность своим устоявшимся городским привычкам, я любила гулять по променаду, протянувшемуся вдоль пляжа на пять с половиной миль. Под теплым соленым ветром в лицо я не замечала преодоленное расстояние, пока — только на минутку, сказала я себе — не уступила жгучему желанию ощутить горячий песок под босыми ступнями. Я сбросила босоножки и по ближайшим ступенькам спустилась на пляж. Окружающий мир исчез в ослепительном солнечном свете, отраженном песком, настойчивом тихом гуле прибоя и ветра. Однако за спинами множества людей, как будто магнитами притянутых к спасательным вышкам, я опустилась на песок, вдыхая соленый морской воздух. Вытянувшись на спине, закинув руки за голову, опустив шляпу на лицо, я поплыла по жарким волнам в сон…
Шел сидел в лодке за моей большой моторной яхтой. Он яростно греб всего в нескольких ярдах от меня, но расстояние между нами росло. На мостике яхты я боролась со штурвалом, но лишь увеличивала расстояние между собой и Шелом. Я сбежала на палубу и стала дергать мириады веревок того, что стало теперь парусной лодкой. Но ветер дул все сильнее, наполняя паруса, и Шел становился все меньше и меньше. Я хотела спуститься в каюту, чтобы найти морские карты, но на том, что было теперь маленьким плотиком, не было трапа. И я уже стояла в сумерках на холодном берегу, напряженно вглядываясь в точку на горизонте — точку, которой стал Шел. И море поглотило Шела вместе с последним лучом солнца.
… Я проснулась. Одинокое массивное облако закрыло солнце, и от прохладного ветерка я покрылась гусиной кожей. Встав, я отряхнулась и вернулась на променад как раз в тот момент, когда солнце вырвалось из-за облака, окатив меня ласковым теплом.
В закусочной мне сказали, что Шел в этот четверг и пятницу работает в вечернюю смену, так что я купила копченую лососину, йогурт, молоко, английские булочки и фрукты и вернулась в Башню, подгоняемая теплым ветром в спину.
Войдя в квартиру, я тут же проверила свой автоответчик. Маленькая красная лампочка ровно светила, показывая, что в мое отсутствие никто не звонил. Я записала сына в пропавшие без вести, и мне стало не по себе.
Усевшись с компьютером на балконе, я вошла в директорию "Пляжное чтиво", а оттуда в файл "Заметки", единственный файл в этой директории, и обнаружила там лишь заголовок на пустом белом экране.
Я уставилась в небо.
— Акула, — произнесла я вслух, глядя на большое кучевое облако.
— Пудель, — сказала я минуту спустя. — Краб, летучая мышь, камбала.
Я засмеялась над превращениями облака.
— Пирожки! — я развлекалась, ожидая… чего? Вдохновения. Или звонка Шела…
«Алисон Даймонд пристально смотрела в небо. — Акула, — сказала она, глядя на большое кучевое облако. — Пудель… Два пуделя совокупляются».
