Екатерина Владимирова - Возмездие, или Подери мне жизнь!
Я уткнулась головой ему в грудь и заплакала. А он сидел рядом со мной на полу в Алькиной комнате и укачивал меня как ребенка.
Миша отвел меня в ванную комнату и буквально приказал умыться. Я отпиралась, сказывалась на то, что устала, но он велел мне заткнуться и впихнул в ванную. Дверь приказал не запирать изнутри. Боится? Совершенно напрасно. Я не вскрою себе вены. Для этого я слишком слабая. А жаль… Как же жаль!!!
Через несколько минут я поплелась на кухню. Так, опять же, приказал сделать Миша.
Он приготовил мне манную кашу, заварил крепкий чай и приготовил бутерброды.
Я утверждала, что не хочу есть, но он настоял, и я все съела.
Он сидел за столом напротив меня и смотрел на то, как я ем. Мне было все равно сейчас, хотя раньше я бы закатила истерику. Пусть смотрит.
— Расскажешь, что случилось? — проговорил Миша, наконец, когда я допивала чай.
Как же я боялась этого вопроса!
— Ничего, — соврала я и опустила голову в кружку.
Миша посмотрел на меня в упор. Я чувствовала его взгляд.
— Ты лежала без сознания в Алькиной комнате, — сказал Миша.
— Ну и что? — я, вздрогнув, пожала плечами.
Миша промолчал, хотя я знала, что его съедают куча различных вопросов. Один из которых звучит так: а не сошла ли ты с ума, девочка?
Я встала из-за стола и понесла кружку в раковину.
Я услышала, что заработал телевизор. Миша включил. Хозяйничает, как у себя дома! Но мне было все равно.
— Надь… — услышала я его тихий голос, но никак на него не прореагировала — Надь!!
— Что?!! — воскликнула я нервно.
— Уже три месяца прошло, Надь…
— И что с того?!! — с вызовом спросила я, не поворачиваясь к нему.
— Пора все забыть…
И тут я резко обернулась к нему лицом.
— Что забыть?!! Альку?!!
— Нет!! — воскликнул Миша — Нет, конечно! — и схватился за голову, взъерошив волосы — Все это…
Я поджала губы.
— Что — это?!! — спросила я с расстановкой.
— То… что произошло… — сказал Миша с сожалением в голосе — Это тебя сломает, Надь! Уже начинает ломать!! Так нельзя жить. Нельзя, понимаешь?!!
Я покачала головой и ответила совершенно серьезно:
— Нет, не понимаю.
Он заходил по кухне туда-сюда, потом остановился и посмотрел на меня.
— Нельзя жить так, как живешь ты, Надя… — проговорил он тихо — Эти три месяца…
Я посмотрела ему в глаза.
— А я и не живу, — сказала я равнодушно — Уже три месяца как я не живу, Миш.
Он всплеснул руками.
— Но так нельзя!!! — закричал он — Нельзя, Надя!! Ты ведь живая!! Ты живешь. Нужно жить дальше!!! Без Алины! Нужно учиться жить без нее!! Нужно учиться… — словно заметив, что я его не слушаю, он замолчал и вопросительно посмотрел на меня — Надя?..
Но я на него уже не смотрела. Мой взгляд был прикован к экрану телевизора.
Миша сделал тоже самое. И тоже замер.
— Скотина!!! — закричала я — Скотина!!!
Лицо злодея. Лицо негодяя. Лицо ублюдка! Он еще смел улыбаться!! Миллионы телезрителей видят, как он улыбается, смеется в камеру, хохочет мне в лицо!!! Наглое, самоуверенное, нахальное и насмешливое лицо!!!
Я сжала руки в кулаки, не замечая, что ногти впиваются в кожу.
— Ненавижу!!! Ненавижу!!! — закричала я — Скотина!! Ублюдок!!
Я бросилась к телевизору со скоростью, которой никогда в себе не знала. Я стремилась разнести черный ящик в пух и прах, чтобы он не показывал лицо грязного животного. Лицо подонка! Лицо убийцы!!!
— Скотина!!
Миша схватил меня за руки, перекрыв путь и не пуская дальше. Я билась в истерике в его руках.
— Ублюдок!! Ублюдок!! Пусти меня!! — кричала я Мише — Пусти…
Миша сдерживал мои руки, пытался успокоить, но я продолжала вырываться и молотила его кулачками.
— Тише… Тише… Успокойся, девочка… Успокойся…
— Ненавижу… — прошептала я тихо, устав бороться, устав кричать — Ненавижу…
Истерика превратилась в громкий гортанный плач.
Я прижалась к Мише и заревела еще громче, в голос, не стесняясь. Он прижимал меня к себе и все шептал в волосы: «Тише, тише, родная… Все хорошо, моя девочка… Тише…»
И я успокоилась. Не сразу, но успокоилась.
Миша усадил меня за стол и отпустил лишь тогда, когда убедился, что я полностью взяла себя в руки. Он накапал мне валерианки в стакан, и я все выпила. Не скажу, что тут же успокоилась, но легче стало. Не намного. Боль все равно сжимала тисками, не отпуская. Никогда уже не будет НЕ больно!
Мы молчали. Миша боялся что-либо говорить. А я говорить вообще не хотела.
Через некоторое время, после продолжительного молчания, я со слепой уверенностью в глазах встала из-за стола и направилась к двери.
Миша стремительно вскочил вслед за мной и перехватил. Он схватил меня за локти и повернул к себе лицом.
— Надя, не делай глупостей! — сказал он мне строго и как-то умоляюще.
Я отстранилась от него и заглянула прямо в глаза.
— Не буду! — пообещала я ему.
А про себя подумала: «Я иду творить справедливость!»
Я никогда не любила осень.
На мой взгляд, нет времени года противнее, чем осень. Проливные дожди, серые туманы, слякоть и грязь под ногами…
Кладбище я ненавидела еще больше, чем осень.
Пустые могилы, заваленные цветами, или же совершенно заброшенные, забытые. Деревья, склоняющие тяжелые ветви вниз, словно страдая вместе с нами, показывая всю свою скорбь. Едва заметные, протоптанные тропинки, тянувшиеся через многочисленные холмики с надгробиями чужого горя.
И моего горя тоже. Теперь.
Ноги сами привели меня сюда. Я хотела быть ближе к Альке. Всегда. Успокаивать ее. Убаюкивать. Рассказывать, как прошел день. Еще один день без нее.
Я знала, что поступаю, как сумасшедшая. Я даже себе казалась умалишенной, что уж говорить о посторонних чужих людях, которым никогда не понять меня?!!
Но мне было все равно. Совершенно все равно. Пусть думают, что хотят.
Больнее уже не будет.
Альку уже не вернуть.
И мне остается лишь довольствоваться этим холмиком, наполненным моим горем, надгробием с ее фотографией, на которой она навсегда останется такой, какой я видела ее в последний раз. Воспоминаниями, разъедающими меня, как кислота. Но такими живыми, такими… нашими… общими.
Алька…
Ноги задрожали где-то под коленями. Я почувствовала, что они наливаются свинцом, тяжелеют с каждым мгновением, становятся какими-то чужими… не моими.
Я двинулась вперед. Медленными неуверенными шагами приблизилась к ограде. Дотронулась до железа дрожащими оголенными руками, чувствуя под покрасневшими от холода пальцами ледяной металл.
