Елена Булганова - Мамина дочка
— Сима, помолчи! — вскрикнула мать. — Я хочу сказать совсем о другом. Твой отец — Леонид Анатольевич Левитин.
— Что? — едва сумела выговорить я, прежде чем оцепенела и превратилась в камень.
— Тебе нужно было мне сказать, что ты встречаешься с его сыном, — обреченным голосом произнесла мать. — Да и мне стоило раньше ответить на твой вопрос. Тогда бы этого не произошло.
Потом мама встала, подошла ко мне, обхватила за плечи. Я не почувствовала ее прикосновений.
— Не горюй слишком сильно, Сима, — прибавила она. — Все равно у вас ничего бы не получилось. Мужчинам из рода Левитиных обычно нравятся женщины более однозначные, что ли.
Комната поплыла у меня перед глазами. Я потеряла сознание.
* * *Однажды из той душной пустоты, в которой я прожила почти пять лет, меня вывела необыкновенно ясная и четкая мысль: «С мамой что-то происходит». Я попыталась встряхнуться и приглядеться к матери. Несколько вечеров подряд наблюдала за ней, пока мама печатала на компьютере или занималась хозяйством.
На первый взгляд ничего не изменилось. Мама была все так же красива, тщательно следила за собой и очень много работала. Но что-то было не так. Раньше мама была как бурлящий родник, щедро разбрасывающий свои брызги и струи. Теперь она стала как плотно закупоренный сосуд, зорко охраняющий каждую каплю животворящей влаги. Это было непривычно и очень тревожно.
И еще — мама стала курить. Никогда прежде я не видела ее с сигаретой. В шестом классе я сделала попытку выкурить папиросу в ванной комнате. Попытка окончилась неважнецки — меня стошнило за ужином. Мама сделала вид, что не поняла причины моего недомогания, а на следующий день сказала мимоходом, показывая на кого-то с сигаретой в зубах:
— Для меня курение — это публичное признание того, что жизнь не удалась.
Я не слишком ее поняла, но с тех пор сама поглядывала на курящих с легкой жалостью.
И вот мама изменила своим жизненным принципам. Для этого наверняка была какая-то причина.
Переезд из нашего городка в Питер я запомнила плохо. Для меня он свершился стремительно, чуть ли не за один час. Помню, как я билась в маминых руках и кричала на весь дом:
— Пожалуйста, увези меня отсюда, немедленно!
Бледная мама крепко держала меня одной рукой, другой крутила телефонный диск. Через полчаса за нами приехал мамин начальник дядя Саша и увез нас в свою холостяцкую квартиру в Купчино. В этой странной квартире, где я не сразу отыскала кухню, мне предстояло прожить около недели. Мама в это время приводила в порядок новое жилье и перевозила наши вещи. А дядя Саша работал на дому и приглядывал за мной по мере сил. Помню, он даже пытался делать со мной уроки и все время подсовывал мне какие-то статейки «на оценку». Если я выдавливала по поводу прочитанного хоть пару слов, дядя Саша громко восхищался и кричал:
— Ты будешь такой же великой журналисткой, как твоя мать!
Но журналисткой я не стала. Я даже не попробовала поступить в университет на журфак. Все мои детские мечты испарились после той страшной ночи. Я поступила в университет кино и телевидения, сама не знаю почему, и в этом году уже должна была его закончить. Готовилась к защите диплома. Все эти годы мы с мамой прожили на Петроградке, в двухкомнатной квартире, предоставленной нам издательством. В наш маленький городок, где стояла запертой наша прежняя квартира, я не ездила никогда. Возможно, мама бывала там изредка, должен же был кто-то платить за квартиру и хоть иногда проверять ее сохранность. Но об этом мы никогда не говорили.
Да и вообще, в последние годы мы не так уж много разговаривали с мамой. Она пропадала в своем издательстве, я по полдня проводила в институте, а после шла в библиотеку или просто гуляла по Питеру. Друзей ни в школе, ни в институте у меня не появилось, с молодыми людьми я не встречалась. Жизнь текла как-то серо и сыро и иногда напоминала мне мутный сон, который часто снился мне в детстве. Иногда я страстно желала, чтобы у меня были хоть какие-то воспоминания, которые я смогла бы перебирать по ночам, словно драгоценные блестящие камешки. Увы, все, что я могла вспомнить, причиняло мне боль или стыд.
В тот вечер я долго бродила по городу и вернулась домой часов в одиннадцать. В прихожей споткнулась о нашу полосатую дорожную сумку, с которой мама изредка ездила в командировку. Правда, ездить зимой мама не любила, а сейчас была именно зима, промозглая и стылая.
В своей комнате, которая служила по совместительству гостиной, у экрана компьютера неподвижно сидела мама. Вокруг, на столе, на клавиатуре, были разложены какие-то бумаги. Мама зябко обнимала себя руками за плечи и застывшим взглядом смотрела на экран. Кажется, моего появления она не заметила.
— Добрый вечер, мамуля, — вполголоса сказала я.
Мама вздрогнула, перевела на меня взгляд, кивнула. А потом торопливо сгребла бумаги и сунула их в свою сумочку, висевшую тут же, на спинке стула. Это меня поразило: мама никогда прежде ничего от меня не прятала и не скрывала. Да я особо и не лезла в ее дела. У меня мелькнула мысль, что мама занялась каким-то криминальным расследованием. Возможно, опасным, потому и выглядела она в последнее время какой-то напряженной.
— Ты куда-то уезжаешь?
Мама коротко кивнула:
— Да, Сима, вот послали меня в командировку. Меня не будет дня три или четыре. Я оставила борщ и жаркое. Готовить ты не желаешь, ну хоть питаться не забывай.
— Ну конечно. Мама, а у тебя все в порядке? — спросила я.
Мама как будто насторожилась, посмотрела на меня очень внимательно:
— Конечно, а почему ты спрашиваешь?
— Не знаю… Ты не болеешь?
— Еще чего придумала? — хмыкнула мама. — Ты же знаешь, меня даже сезонный грипп не берет. Ты иди ужинать, Сима, а мне надо еще немного поработать.
Когда на следующее утро я поднялась по звонку будильника, мама уже уехала. На кухонном столе она оставила мне подробную инструкцию, где что в холодильнике лежит и какой обработке должно подвергнуться перед употреблением. Первый день без мамы я прожила вполне сносно. А вот на следующий кое-что произошло.
В девять часов вечера в нашу дверь кто-то торопливо и нервно позвонил. Я открыла, в очередной раз забыв спросить, кто пришел. На пороге стоял мужчина — невысокий, щуплый, с густой веерообразной бородкой.
В полутьме подъезда он показался мне смутно знакомым, я даже постаралась ему улыбнуться.
— Здравствуй, Симочка, — ответно расплылся в улыбке мужчина. — Вот, значит, какая ты стала. Барышня. Невеста.
Я перестала улыбаться. Терпеть не могу этих разговоров в пользу бедных.
