Лора Брантуэйт - Наш маленький Нью-Йорк
Том бодро приподнял за один край диван и потащил его на место, которое только что освободил от комода, столика и двух кресел.
Подмигнул ей.
— Какого черта вы тут творите?! — грянул от дверей густой, гулкий бас.
Эмили подскочила на месте, как ошпаренный котенок.
Том уронил диван. Видимо, метко — прямо на ногу. В воздухе повисло громкое проклятие, правда, одно. Том сжал челюсти, но на лице его была написана вся брань, которую он рад был бы выплеснуть наружу, если бы не присутствие «белой леди» в закатанных джинсах и косыночке-бандане.
В дверном проеме возникла огромная фигура. Эмили подумала, что надо подороже продать свою жизнь и честь. Она огляделась в поисках оружия. Единственное, что попалось ей под руку — впрочем, не самый плохой вариант, — это тяжеленная бронзовая статуэтка, изображающая пару, танцующую танго.
— На шестом этаже слышно, как ты тут надрываешься, двигая мебель, и портишь хозяйские полы, — совсем другим тоном сказал незнакомец, обращаясь конкретно к Тому. — Поберег бы… их.
— Ты меня чуть не убил, — выдохнул Том с искренним облегчением.
— Это ты себя чуть не убил. И юную леди тоже. И вообще, двери нужно держать на замке, особенно в этом районе. Вы не на Пятой авеню. Да представь ты меня наконец своей подруге!
— Эмили, знакомься, это… кхм… мой друг детства, Мэтт Бродерик.
Эмили не обратила внимания на странную запинку.
— Мэтт, это Эмили Блант.
Эмили не сразу сообразила, что этот большой человек протягивает ей свою большую руку для приветствия. Рукопожатие обернулось для нее поцелуем — тыльной стороны ладони, разумеется. Тысячу лет мужчина не целовал ей руку. И должно же это было случиться именно сегодня, сейчас, когда кожа пропахла резиной, тальком и порошком!
— Очень приятно, мисс Эмили Блант. Том, по-моему, тебе несказанно повезло.
— Говоря по секрету, я тоже так считаю. — Том подмигнул ей с беззастенчиво широкой улыбкой.
Эмили почувствовала, что щеки заливает густой румянец. Нет, только не это! Если мужчина понимает, что в его власти вогнать тебя в краску — все, тебе конец.
— Я… у меня сейчас пол высохнет. — Эмили сморозила глупость, поняла это и тем скорее ретировалась из гостиной.
Она даже забыла, зачем туда шла, то есть даже не туда, а в спальню — шла лишний раз напомнить себе о своих новых жизненных принципах…
«Большой любви не существует.
Маленькой — тоже.
Этот мужчина меня не полюбит.
Я его — тоже.
Мои мечты сбудутся.
Я буду правильно мечтать.
Секс нужен им, а не мне.
Пусть добиваются.
Я самое независимое существо на свете.
Я почти совершенна.
И я умнею не по дням, а по часам!»
Строки «Этот мужчина меня не полюбит. Я его тоже» и «Я умнею не по дням, а по часам» были выделены оранжевым маркером. Чтобы глаз останавливался на них почаще.
Эмили лежала на кровати с книгой в руках, но смотрела не в нее — на те слова, которые записала как руководство к действию. Она пребывала в глубокой задумчивости. Поводов призадуматься было предостаточно, что и говорить.
Они с Томом жили под одной крышей уже почти неделю. Как ни странно, за это время не произошло ничего такого, что заставило бы ее прятаться за крепостной стеной своих новых девизов.
По крайней мере, во «внешнем» мире. Основная часть внимания Эмили в последнее время была направлена вовнутрь.
История с Робертом, как ни странно, стремительно выцветала в ее памяти, будто фотография, забытая на солнце. Острая боль от предательства сменилась глухим неприятным чувством, чем-то средним между тоской и раздражением.
Меньше всего на свете Эмили хотела, чтобы нечто подобное повторилось в ее жизни еще раз. Второго такого удара, пожалуй, можно и не пережить. Если даже ее могучий дух с ним справится, то не факт, что выдержит нежное женское сердечко.
Если судьба и готовила ей какие-то еще злые розыгрыши, то ничем не выдавала своих намерений. Затаилась. Возможно… А может статься, основное испытание уже позади?
Все было бы хорошо, если бы с ней рядом находился не Том, а кто-то другой. Может быть, кто-то грубый и напористый, или хитрый — о, Эмили научилась чувствовать хитрость и неискренность! Если бы этот кто-то давал ей понять, что она ему интересна как женщина и он намерен ее добиться, Эмили просто как щитом закрылась бы своим новоприобретенным кредо.
Но нет же!
Том был само обаяние.
Том был приветлив, спокоен, рассудителен и остроумен. Он не совершал в ее сторону ни малейшего поползновения, не делал ни шажочка к сближению, ни даже пол шажочка… Он не проявлял к ней ни тени мужского интереса!
Это успокаивало. И в то же время настораживало. Том вел себя по отношению к ней так, будто они со школьной скамьи были закадычными друзьями, потом их пути надолго разошлись, и вот они опять встретились: другие, взрослые, с некоторым обоюдным теплым чувством — но совсем чужие люди, которые неплохо ладят друг с другом, но на сближение никогда не пойдут.
Эмили начинало казаться, что с ней что-то не так.
Она не привыкла к тому, что мужчины — кроме разве что Скотта — смотрят на нее без огонька в глазах. Да, ее смущали и иногда даже злили такие взгляды, но она считала, что это естественно и по-другому быть не может и не должно.
Том улыбался ей, когда они встречались в первый раз за день, при случае старался рассмешить веселой шуткой, поделиться новостями — но к теплоте примешивалась отстраненность.
Эмили убеждала себя, что это ей нравится.
Но ей почему-то так и не удавалось поверить в это «нравится» до конца.
Она говорила себе: «Вот, наконец-то встретила нормального парня, не озабоченного тем, чтобы осеменить все, что движется». Следом за этим закономерно возникал вопрос: «Ну почему единственный порядочный из всех симпатичных парней на меня даже не смотрит?!» То есть смотрит, но… не так, как хотелось бы.
Эмили, возможно, хотелось отомстить. Кому-нибудь. За Роберта. Это было несправедливое, нечестное, даже подлое желание. Но она ничего не могла с ним поделать. Ей хотелось утвердиться в жизненной философии «самого независимого существа», но Том, тот человек, который волею судеб оказался в этот момент ближе всего к ней — территориально, разумеется, — не давал ей ни одного повода сказать: «Все вы одинаковы» — и применить один из «законов».
Она даже и представить не могла, чего это ему стоило.
То есть, конечно, нельзя сказать, что ему приходилось заниматься аутотренингом или каждый час вставать под ледяной душ, чтобы сохранять способность соображать и не наброситься на нее. Но тем не менее…
