Джина Кэйми - Измены
— О, бедная, маленькая девочка, — сердечно пожалела Элен. — Что с ней будет?
Мисс Прескотт успокаивающе улыбнулась.
— Я позабочусь о Лорис. Я знаю, что ее отец был бы не против моей опеки.
* * *Сводчатый потолок и высокие арки в готическом стиле над дверьми и окнами вестибюля женского монастыря «Святое зачатие» потрясли и ошеломили Лорис. Тяжелые коричневые шторы на каждом окне закрывали ослепительное сентябрьское солнце. Постоянно беззвучно всплывали и выплывали фигуры, одетые в черное и с черным платком на голове. Лорис никогда не предполагала, что существует такая тишина, в которой она сейчас находилась.
Она не могла сказать, как долго уже сидит и ждет на деревянной скамейке, куда посадили ее и положили ее вещи. Это время, казалось, пропадало внутри этих массивных каменных стен Она только знала, что за этими дверьми, как раз напротив того места, где она сидит, сейчас решают, что с ней делать дальше, и то, что от нее никоим образом не зависело это решение.
Малышка ужасно соскучилась по маме.
Тот шок, когда, проснувшись утром, она обнаружила, что мама ушла, уже прошел, но чувство вины в том, что уснула, когда ее забирали, жило вместе с ней. Мисс Прескотт сказала, что мама заболела и должна была поехать в больницу, и Лорис знала, что и в этом тоже была ее вина. Слезы навертывались на глазах, но она поморгала и прогнала их назад. Мисс Прескотт сказала, что если она будет плакать или не слушаться, тогда мама никогда не выздоровеет и она ее никогда больше не увидит.
Заветная дверь через холл открылась, показалась мисс Прескотт, которая направилась к Лорис, чтобы сопровождать ее. Та без промедления послушалась.
— Это Главная мать, Лорис, — сказала она, входя вместе с ней в кабинет. — Она благосклонно согласилась, чтобы ты пожила здесь до тех пор, пока не поправится твоя мама.
Главная мать была красивой статной женщиной, если бы не отталкивающий вид ее суровой черной робы и жесткого белого апостольника. С каждым ее вдохом серебряное распятие на груди поднималось и отсвечивало так, что создавалось впечатление, будто Христос тоже дышит.
— Спасибо, — вежливо сказала Лорис, — но я не хочу…
— Ты будешь говорить тогда, когда тебе скажут, Касталди.
Тон Матери был твердым, но не резким. Это был голос человека, привыкшего говорить в аудитории, требующего полного внимания и уважения, согласно его положению. Она строго выговаривала Лорис, сидя за большим дубовым столом.
В отличие от вестибюля обстановка в ее кабинете была очень скромная, похожая на армейский барак. Действительно, Главная мать часто думала о монастыре как о духовной крепости с ней во главе, ведущей непримиримую борьбу с Дьяволом и его войском; последнее, как она считала, его проявление было в безбожной эре мини-юбок и рок-н-ролла.
Лорис неуютно переминалась с ноги на ногу под ясным, леденящим душу взглядом монахини, инстинктивно понимая, что, когда кто-то что-то делает не так, как сказала Главная мать, это вызывает у нее крайнее раздражение.
Монахиня была очень недовольна фривольным поведением ребенка и более чем напугана, узнав после расспросов, что Лорис совершенно не признавала католическую доктрину. Ее мать только приучала ее веровать в любящего Бога, который всегда отзывался на ее молитвы. Лорис ничего не знала о мучениках и святых, Дьяволе и его искушениях, или муках в огне преисподни. Несмотря на это, она решила, что душа, так нуждающаяся в искуплении, была знаком свыше, ответственностью, от которой нельзя уклониться. А заодно монастырь получит прибыль в пять тысяч долларов.
Она перевела взгляд на мисс Прескотт.
— Ее необходимо немедленно окрестить.
Ее тон не терпел возражений.
— Поступайте так, как считаете нужным.
Главная мать взяла серебряный колокольчик и позвонила в него. Не успела она положить колокольчик на место, как дверь в кабинет открылась и важно вошла монахиня.
— Это сестра Тереза. Она отвечает за детей первых и вторых классов.
Сестра Тереза ростом была не выше пяти футов и казалась очень широкой, однако ее движения были на удивление энергичными и проворными. Ее бледное, одутловатое лицо выдавалось вперед из апостольника, как поднимающееся тесто, и, казалось, что последний с трудом вмещает его. Тугие, накрахмаленные ленты врезались в его плоть и создавали впечатление постоянного нахмуренного взгляда и зловещего рта. У нее были темные глаза-бусинки, густые брови и маленькие усики.
Если Главная мать была командиром в их духовной крепости, то сестра Тереза была сержантом-инструктором души. В ее обязанности входило лишить новобранцев их индивидуальности и преподносить им в соответствии со строгими правилами и инструкциями монастыря первые уроки. Но по выражению ее лица было ясно, что она чувствовала удовлетворение от своей работы.
— Пошли со мной, — бесцеремонно сказала она.
Лорис охватил неожиданный ужас, и она вцепилась в платье мисс Прескотт.
— Пожалуйста, не оставляйте меня здесь, — умоляла она, держась за нее как за единственное спасение. — Пожалуйста, верните меня обратно к маме. Пожалуйста!
— Лорис, ты мне обещала хорошо вести себя, помнишь? Ты не знаешь, как плохо станет твоей маме, когда я ей расскажу о таком твоем поведении?
— Я буду хорошей!
Отпустив платье Прескотт, Лорис попыталась разгладить складки, которые она помяла.
— Пожалуйста, не говорите маме! Я буду хорошей — честно, буду!
Чтобы доказать это, она поспешила за сестрой Терезой, которая нахмурилась еще больше из-за ее невыносимого поведения.
— Одно слово для предупреждения, Касталди, — сказала Главная мать, подвигаясь на стуле. — Мы рады тебе, как любой другой душе, независимо от того, молишься ты перед обедом или нет. Но, чтобы получить милость Божию, ты должна будешь трудиться и молиться вдвое больше других девочек.
Лорис беспомощно уставилась на нее: она совершенно не понимала, о чем говорила Главная мать. Та объяснила:
— Так как ты родилась, чтобы соединить непосвященных в святое таинство брака, Дьявол уже поставил на тебе свою отметину.
Почувствовав стыд, который она вряд ли поняла, Лорис последовала за Терезой.
Темные волосики над губой Терезы ощетинились, когда она неодобрительно кудахтала.
— Какой стыд!
В поисках источника своего стыда, Лорис посмотрела на себя в одинокое зеркало, висевшее над рядом раковин. Она сидела на табурете в общей ванной комнате, ослепленная блеском белоснежных кафельных стен и пола. По остальным трем стенам располагались «стойла», достаточно большие, чтобы принимать душ; они разделялись белыми коттоновыми занавесками, которые закрывались при мытье.
