Джина Кэйми - Измены
— Потому что мисс Высокомерие слишком хороша, чтобы играть с нами.
Она толкнула книгу с картинками, которую рассматривала Лорис.
— Только потому, что она обаятельная, очаровательная кошечка, она думает, что ей будет лучше, если она не станет с нами общаться. Не так ли?
Лорис была слишком расстроена и растеряна, чтобы защищаться от придирок старшей девочки и недружелюбного хихиканья остальных. Она не могла понять, что такое она им сделала, чтобы они возненавидели ее. Неужели это возможно, удивлялась она с горечью, что они смогли увидеть в ней отметину на руках Дьявола?
Сидя в одиночестве в другом углу, за всем наблюдала Патриция Шварц, круглолицая второклассница с каштановыми волосами, с массой веснушек и глазами цвета растаявшего шоколада, взгляд которых был намного старше ее возраста. Она знала из своего собственного опыта, что новая девочка проходит испытание.
Она была полуеврейкой, и ее родители были разведены. Поэтому она считалась школьным подкидышем. Ее первый год в монастыре был настоящей преисподней из-за того, что она стойко отказывалась подлизываться к девочкам или пытаться найти расположение у монахинь. Она смогла выжить только благодаря волшебному миру книг. В новой девочке было что-то такое — она выглядела такой потерянной, совсем беззащитной, что интуиция подсказывала Патриции встать на ее сторону и поддержать ее. Но она задушила в себе этот порыв.
Лорис буквально спас звонок, хотя Мэри Элизабет пообещала, что больше никогда не подойдет к ней. Быстро сложив свои учебники, девочки строем пошли в общую спальню. Сестра Тереза показала Лорис ритуал подготовки ко сну, затем прозвучал еще один звонок, и спальня окунулась в полную темноту.
Впервые в жизни Лорис поняла, что значило быть совсем одной в холодном бесчувственном мире. Уткнувшись лицом в подушку, она наконец дала волю слезам, сдерживаемым ею с пор, как ее привезли в это ужасное и жуткое место. Она так соскучилась по своей маме, что подумала, что умрет с тоски.
В шесть часов следующего утра Лорис проснулась, вздрогнув от громкого звонка и неожиданно включенных ярких ламп дневного света. За окном было еще темно и холодно. Она последней поднялась с постели и поэтому оказалась последней в очереди, чтобы умыться и почистить зубы. Она очень нервничала, стараясь не отставать от других учениц, когда они переодевались под своими ночными рубашками. Пока она все еще боролась со своей блузкой и джемпером, остальные девочки уже стояли по стойке «смирно» у своих убранных кроватей. Сестра Тереза начала свою проверку.
Каждая ученица, вид постели которой не соответствовал инструкциям, заслуживала раздражительного порицания, которое вносилось в черный гроссбух сестры Терезы; в него записывались все нарушения, совершенные девочками за день; их подушки и одеяла сбрасывались с кровати. Простыни и одеяло Лорис оказались среди тех, что теперь лежали на полу.
— Исключительно из-за того, что ты сегодня это делала в первый раз, Касталди, мы не вынесем тебе никакого порицания.
Она позвала Мэри Элизабет, свою любимую ученицу, преуспевающую в уборке постелей.
— Мэри Элизабет покажет тебе, как надо убирать постель, и если ты не успеешь одеться и не будешь готова ко второму звонку, ты будешь лишена завтрака.
Сестра Тереза пронзительно свистнула в свисток, висевший у нее на шее. Ученицы построились в одну шеренгу и стали выходить из комнаты. Черные волосы ее усов ощетинились, когда она осталась проверить постель Патриции Шварц, которая только что ее застелила. Она сорвала одеяло и швырнула его на пол.
— Ты сегодня опять останешься без завтрака.
Мэри Элизабет подождала, пока монахиня выйдет из комнаты, и повернулась к Лорис.
— Мне, наверное, тоже придется остаться без завтрака из-за тебя. Я знала, что у тебя будут неприятности.
— Мне жаль, — прошептала Лорис.
— Не оправдывайся перед ней, — отозвалась Патриция со своего места. — Она всегда выслуживается, чтобы стать мисс Аккуратность, и подлизывается к сестре Терезе.
— Да?
Мэри Элизабет резко дернула за угол простыни.
— Ты была бы счастлива, если они тебя выгонят.
Кареглазая рассмеялась.
— Из твоего рта да Богу в ухо.
— Я не знаю, как они все еще могут держать здесь грязную еврейку, — презрительно огрызнулась Мэри Элизабет.
Девочка побледнела так, что точки веснушек четко выделились на ее лице. Лорис не поняла, что подразумевала Мэри Элизабет под «грязной еврейкой», но могла сказать, что и прежде она несколько раз слышала, как Патрицию так обзывали. Словно превозмогая боль, Патриция гордо выпрямилась. Не говоря ни слова и без единого взгляда в их сторону, она стала застилать постель.
Лорис подумала, неужели Дьявол оставил свою отметину и на Патриции Шварц.
Картер Кинсли был в необъяснимо дурном настроении. Привыкший к тому, что каждая его прихоть моментально исполняется, он не выносил, когда этого не происходило. Даже исчезновение Прескотт на три дня вывело его из состояния равновесия. Это было не только из-за того, что Прескотт держала его в неведении относительно Анхелы, но и оттого, что без нее его кабинет пришел в состояние полного хаоса.
Картер обнаружил, что, не сознавая это, Прескотт сделалась ему необходимой. Даже личный секретарь его отца, которого он привлек в помощь себе, не знал, где что находится. В своей фешенебельной конторе в Манхэттене с висящим на стене Балтусом и буссеевским ковром на полу Картер Кинсли разбирался в картотеке на уровне клерка, получающего семьдесят пять долларов в неделю.
Он по-настоящему успокоился, когда женщина, которую он так проклинал, наконец-то вошла в его кабинет.
— Что ты делаешь? — потребовала Прескотт.
Ее тон давал понять, что она совершенно не одобряет разрушения своей картотеки.
Картер дал волю своей раздражительности:
— А на что похоже то, чем я занимаюсь? Я пытаюсь найти документы по объединению «Тор-Тэк».
Она скривила рот в улыбке и с шумом закрыла за собой дверь.
— Чтобы найти «Тор-Тэк», попробуй на букву «Т».
— Я уже смотрел на букву «Т»…
— В активном файле. А то, что ты смотришь, — это пассивный, дополнительный файл.
Она посмотрела на него и нетерпеливо оттолкнула его в сторону.
— Дай, я найду.
Такая пренебрежительная и повелевающая манера ее поведения, когда они оставались одни, всегда возмущала его, но так, как сейчас, — никогда. Он захотел разбить ее холодный неприкосновенный фасад и понимал, что единственно, как он мог это сделать, — крепко обнять и поцеловать в губы. Картер знал, что Прескотт влюбилась в него в первый же день их совместной работы, но никогда не признавалась в этом даже себе. Она посвятила свою жизнь его карьере, и это устраивало его. Но ему была ненавистна мысль о том, что она ему необходима, и именно сейчас он много дал бы за то, чтобы увидеть ее, стоящую на коленях с раскрытыми губами перед его членом и умоляющую оттрахать ее.
