Ребекка Йенсен - Любовь и риск
Эбби чувствовала, что у Майкла Вивиано самые надежные руки, которым женщина может с легкостью довериться.
— У меня есть настроение съесть пиццу и выпить хорошего пива.
— Можно и пиццу, — согласилась Эбби, — но никакого пива. С кодеином — это не лучшее сочетание.
Он хитро улыбнулся, изобразив покорного пациента.
— Вы, доктора, всегда берете верх, такая уж ваша специальность.
Неожиданная радость, вспыхнувшая в его глазах, вызвала в ней непроизвольную приятную дрожь.
— А как насчет того, чтобы взять пиццу с собой? — спросила она. — Тогда мы могли бы полакомиться ею у меня дома.
— Леди! Это самое прекрасное предложение, какое я только услышал за весь день.
Эбби вновь сделалась серьезной, будто вспомнив назидания Свэнна.
— Все, что я предлагаю, это всего лишь пиццу.
— Осторожно, — предостерег он, оглянувшись. — Корпус репортеров в полной боевой готовности.
Но Эбби пропустила мимо ушей предостережения Майкла. Меньше всего ее заботили репортеры… Господь с ними!
Эбби намеревалась принять Майкла по всем правилам хорошего тона: с салфетками и приборами на покрытом скатертью столе. Она даже собиралась убрать из кухни свой велосипед, который составлял обычно ей компанию за едой.
Однако в конце концов они устроились на полу гостиной и обошлись бумажными полотенцами и руками вместо вилок. Майкл вообще ни на что не обратил внимания, пока не проглотил с волчьим аппетитом три больших куска пиццы.
Эбби заметила, что перед обедом он прошел в ванную, чтобы принять очередную дозу кодеина. Возможно, подумала она, это сила привычки, возникшей за годы службы в полиции. Когда никому нельзя показать, что у тебя слабость, или, что ты болен. У него было то, что она всегда называла «синдромом Джона Уэйна», или «синдромом героя», а проще — супермена. Ее собственные братья, хоть и не полисмены, были классическими жертвами этого кумира.
— Майкл Вивиано… Звучит очень по-итальянски, — наугад сказала она, слизывая крошки сыра с пальцев.
Майкл кивнул.
— Очень.
— Но цвет твоих волос и кожи наводит на мысль, что твоя мать, наверное, была шведка.
— Нет, француженка.
Эбби несколько удивилась.
— В семье определенно царила эмоциональная обстановка; ее создавала парижанка, не так ли?
— Не совсем. Скорее, очень шумная, когда мой отец проигрывал свои оперные пластинки.
— Опера?! — удивилась Эбби еще больше.
— Это развивает вкус — так говорил мой отец. Как и хорошее вино.
— И ты, — спросила она как можно осторожнее, — приобрел такой вкус?
Он кивнул и с удовольствием съел еще один кусок пиццы и запил его глотком коки.
— У меня есть годовой абонемент в оперу.
Эбби была поражена. Даже такой непосвященной, как она, было известно, что это означало. Чикагская оперная труппа имела мировую известность. На сцене Чикагского оперного театра выступали прославленные певцы. Абонементы в оперу годами имели стопроцентную подписку. В больнице шутили, что для того, чтобы туда попасть, нужно получить билеты по завещанию.
— И кому ты дал взятку, чтобы получить недосягаемый простому смертному абонемент? — спросила с некоторой долей иронии Эбби.
— Моему отцу.
— А твоя мать?
— Умерла, когда мне было десять лет.
Казалось, любопытство Эбби было удовлетворено.
— А как насчет твоей семьи? — спросил он непринужденно.
— Сплошной шум и гам, — призналась она. — Я единственная девочка в большом выводке, как говаривала моя бабушка. Пятеро братьев.
— Пятеро?! Не многовато ли?
— Отец хотел, чтобы мальчиков хватило на баскетбольную команду. А мама сказала, что он должен быть счастлив: получилась стартовая пятерка.
— Неудивительно, что тебя не так-то легко запугать.
— А ты давно в полиции? — спросила она, потянувшись к коробке с пиццей за очередной порцией. Колбаса, грибы и лук — отличное состояние. Совпадало с представлением Эбби о небесном блаженстве.
Майкл устроился поудобнее и глотнул коки.
— Около двенадцати лет.
— Тебе нравится?
Она заметила, что он снова дотронулся до висков жестом, выдавшим боль.
— По-разному. Многое зависит от самых непредвиденных обстоятельств.
Майкл был лаконичен. Ей же хотелось спросить о большем, но она понимала, что выбрала не лучшее время.
— В действительности я не так уж много знаю о полиции.
— С такой фамилией, как Фицджеральд, в этом городе?[3] — улыбнулся Майкл. — В вашей семье копов должно кишмя кишеть. Как и политиков.
— Мы, должно быть, исключение из этого правила. — Улыбнулась Эбби. — Солидные «белые воротнички»[4] имеют склонность к тихому пригороду. Единственное, кого у нас в роду было много, — так это бухгалтеров.
Ей было легко. Она чувствовала себя так свободно, будто знала Майкла с детских лет, словно их жизни слились в одну… Когда они разговаривали, то не возникало никаких недомолвок, оба были искренни. Когда же они замолкали, то это молчание было наполнено их чувствами.
Майкл, казалось, не замечал, когда глаза Эбби с пристрастием разглядывали четкие линии его открытого красивого лица или с нежностью погружались в прозрачную зелень его глаз. Эбби не шелохнулась, ощутив взгляд Майкла, скользивший по ее фигуре: от завитков волос, упавших на высокий и чистый лоб, до пальцев ее маленьких босых ног. Порой, даже не смотря на него, она чувствовала, где задержался его взгляд: она ощущала что-то вроде острого покалывания, походившего на легкий электрический разряд.
Эбби понимала, что пора остановиться. Она не может позволить перейти запретную черту в их отношениях. Много лет назад она приняла решение не заводить больше романов и до сих пор не жалела об этом. До встречи с Майклом, чьи улыбка и глаза гипнотизировали ее. Надо, чего бы ей ни стоило, освободиться от этой магии, от этих чар…
— Почему ты не замужем? — спросил после обдуманной паузы Майкл.
— Разве это не запретный вопрос?
Он ответил благодушной улыбкой.
— Возможно. Но мне очень хотелось бы знать.
Мне бы тоже хотелось, подумала она с горькой усмешкой.
— Я как раз размышляла об этом, когда к моей голове приставили револьвер.
— Когда ты решила завязать роман?
— Совершенно неожиданно мне стало ясно, что в моей жизни никогда не было отношений с мужчинами, которые бы меня удовлетворяли и как женщину, и как личность. Я полагала, что будет лучше, если я сосредоточусь на чем-то одном, и до сих пор это было осознанное желание — стать доктором… Почему я рассказываю тебе обо всем этом?
