Жаклин Брискин - Все и немного больше
— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней?
— Видимо, мы должны пройти через это.
— Это было ошибкой — жениться на ней. — Он вздохнул. — Она славный ребенок, добрый, верный, а я форменное говно по отношению к ней. Но я ничего не могу поделать. Она всегда такая смиренная и покорная… Смотрит на меня с обожанием, спрашивает мое мнение о своей работе, об одежде… «Ты гораздо умнее меня, у тебя замечательный глаз». — Это все ее слова, ей не надоедает их повторять.
— Такой комплекс неполноценности сводит меня с ума.
— Да, это верно… Мы купили дом на участке чуть южнее Беверли Хиллз.
— Ты? И участок?
— Да. Вообще-то купила Рой… На свои деньги… Участки сейчас подскочили в цене. Этот хоть и не Беверли Хиллз, но с претензиями. Называется Беверли Вуд. Рой выбрала дом с гаражом. Еще до въезда наняла мастера, застеклила крышу, переделала окна… Сделала студию для меня… Единственная беда, что я не могу там работать… И даже дышать.
Алфея погладила его по обнаженному плечу.
— Бедный Джерри, — произнесла она.
— Боже! — сказал он. — Я живу на улице, где каждая пятая хата такая же, как наша! Впрочем, какого черта я жалуюсь? Я рад, коли ее радует дом. Видит Бог, ничто другое в нашем браке не приносило ей такой же радости… После женитьбы я мог работать лишь урывками, причем большую часть работ уничтожал… Она никогда не жалуется. Она называет меня гением и все, что я пишу, считает шедевром, который нужно продать и купить либо новую машину, либо новый диван, либо что-нибудь еще… А, черт побери! Все, что я говорю о Рой, звучит мерзко! Она славная… Дело во мне. С такой скотиной, как я, невозможно жить…
— Она тоже несчастлива?
— В том-то и парадокс… Готов биться об заклад, что нет. Это я несчастен. Она работает в «Патриции» как вол и приходит домой напевая. Она считает, что делает мне приятное… Кленовая мебель, рецепты из женских журналов… Это все для меня… Я пытаюсь говорить все, что полагается в таких случаях, хоть иной раз мне поперек горла встает моя собственная фальшь.
— И ты в конце концов взрываешься, — предположила Алфея.
— Взрываюсь со страшной силой… Ты меня понимаешь?
— Я жила с Обри Уимборном три года.
— После очередного взрыва она уходит в другую спальню и рыдает всю ночь, затем ходит несколько дней как побитый щенок. Сердце у меня разрывается, но когда я пытаюсь извиниться, у меня не получается. Ты не представляешь, каким говном я себя чувствую.
— Обри из кожи лез вон, чтобы угодить мне. Я не сразу поняла, что он производил надо мной психологический эксперимент — хотел узнать, как далеко я способна зайти. Ему нужно было, чтобы я вела себя, как садистка. В конце концов, когда я больше не могла выносить себя, я бросила его.
— Мне жаль Рой так, как никого и никогда не было жаль, но я не могу переделать себя. — Он снова вздохнул. — И потом эта проблема с ребенком…
Алфея убрала длинную точеную ногу с волосатой ноги Джерри.
— У тебя есть ребенок?
— В том-то и дело, что нет. Тут что-то не в порядке, но вот у кого из нас — этого доктора не знают. Перед войной, когда я не хотел детей, я мог их иметь. — Он помолчал. — Может быть, что-то разладилось у меня, когда я был ранен в Салерно.
Алфея затаила дыхание и ничего не сказала.
— Мы ходили к трем разным специалистам. Последний из них усадил нас в своем офисе, стены которого были увешаны репродукциями картин Ван Гога. Сложил свои жирные руки на жирном животе и стал выдавать советы. Он заявил, что ей не следует работать в «Патриции». «Вы должны вести себя как женщина. В этом весь фокус», — изрек этот жирный говнюк. Рой уставилась на меня молящим, полным надежды взглядом, а я сказал: «Я не собираюсь искать работу в какой-нибудь занюханной лавочке, и нам нужна твоя зарплата». Она разрыдалась прямо на глазах этого жирного доктора, стала салфеткой промокать глаза… Мне было до чертиков жаль ее. Кое-как мы вырвались из этой хреновой конторы с фальшивым Ван Гогом. Я не приходил домой целую неделю. Большую часть времени я пьянствовал, чтобы не вспоминать о том, как я ненавижу себя.
— А как насчет развода?
Последовала довольно продолжительная пауза.
— Когда я однажды заикнулся об этом, Рой чуть не рехнулась. Она редко пьет, но тут наклюкалась страшно. Она валялась на полу и пыталась целовать мои туфли. — Обнаженное тело Джерри содрогнулось. — Я думаю, что она покончила бы с собой, если бы я не отступил.
— Обри грозился прибегнуть к оружию и пилюлям… Вместо этого женился вторично.
— Из этой ситуации нет выхода. Рой и я обречены быть вместе. Однажды она водила меня на такой спектакль — «Нет выхода…»
— Жан Поль Сартр.
— Да, так сказать, экзит-энтиалистский спектакль…[13]
Алфея засмеялась, оценив его каламбур, и поцеловала в шею.
— Ты не такой уж неандерталец, как притворяешься.
— Там трое людей оказались в ловушке в одной комнате, и никто из этих бедолаг не мог получить то, что хотел… В нашем случае разница лишь та, что в ловушке двое — мистер и миссис Джерри Хорак… Не хочу больше говорить об этом.
Алфея обняла его, и оба замерли в долгом, нежном поцелуе.
Снова послышалось шуршанье крупки за окном на фоне шепота, вздохов и бормотания. Она поднялась, накрыв распущенными платиновыми волосами шрам на его груди. Он неистово ласкал ее тело, но Алфея решила задержать свой оргазм, пока Джерри не достигнет своего. Это была сладостная мука. Когда он наконец вошел в нее, она с громким криком повалилась на матрац, чувствуя, как каждая клеточка ее тела уносится в дальнюю, фантастическую страну блаженства и радости.
46
Они условились встретиться в галерее Лэнгли в одиннадцать часов. Галерея находилась на Медисон авеню в нескольких кварталах от ее дома, поэтому она отправилась пешком. О вчерашней буре в городе напоминали лишь обрывки газет в сточных канавах. Было очень холодно, небо казалось лазурным. Сверкающие витрины магазинов демонстрировали великолепие и разнообразие товаров. Вдоль тротуара были выставлены горшки с пышными хризантемами.
Нью-Йорк улыбался Алфее, и она улыбалась в ответ.
Она свернула к ухоженному кирпичному дому. На выкрашенной в черный цвет двери была прибита медная дощечка с надписью:
Галерея Лэнгли
Новое и новейшее искусство
Стуча каблучками по паркету, она пересекла фойе и заглянула в залы экспозиции. Джерри пока что не было. Она расписалась в большой книге посетителей. Регистратор, дородный мужчина, который, по всей видимости, выполнял также функции музейного сторожа, вручил ей роскошный, напечатанный на мелованной бумаге каталог, на обложке которого крупными буквами было написано: Хорак.
