Дина Лампитт - Замок Саттон
Томас пристально посмотрел на нее.
— Но ей всего три года, мадам. Я не могу прийти к Его Светлости с ребенком, вцепившимся в мою руку.
Джейн встала и, подойдя к Сапфире, положила руку на ее прелестную белокурую головку.
— Она — необычный ребенок.
— Что вы хотите этим сказать?
— Она обладает силой.
— Как Захарий? Дар ясновидения?
— Более мощный, чем у него, сэр.
В ушах герцога вновь зазвучали полные суеверного ужаса крики толпы; он вспомнил, как судья произнес: «Смерть через сожжение»; как при этих словах его невинная возлюбленная отвернулась и как тогда в нем вспыхнула ярость от сознания собственного бессилия: ибо даже могущества герцога Норфолкского было недостаточно, чтобы спасти ведьму, осужденную на смерть.
— Вы хотите сказать… — он не мог заставить себя произнести это слово вслух.
Джейн кивнула.
— Захарий считает, что она обладает даже большим могуществом, чем он.
Норфолк вздрогнул.
— Тогда она нуждается в знатных покровителях.
— Она ваша официально признанная внучка, сэр. Будем молить Бога, чтобы этого было достаточно. Я принесу ее плащ. Глядите-ка, она сделала куклу.
Сапфира вытащила из-за спины примитивную соломенную куклу. Несмотря на то, что глазами ей служили маленькие шарики глины, а улыбающийся рот был едва обозначен небрежными стежками, можно было безошибочно определить, кому принадлежит длинный плащ и большой клок беспорядочно подстриженной шерсти, венчавший ее соломенную голову.
— Это всего лишь детская игрушка, герцог.
— Нет, нет. Вы правы, одевайте ее быстро. Моя барка стоит на якоре.
Когда герцог Норфолкский ступил на борт судна, одетые в ливреи гребцы дружно подняли весла, а флаг с его гербом взвился на мачту, его слуга непроизвольно вскрикнул, увидев, как ветерок подхватил волосы Сапфиры и они разлетелись в разные стороны, так что ее голова стала похожа на голову подсолнуха.
— Ого, да она становится красивой, милорд! Но на кого она похожа? Совсем не на вас и не на вашего черноволосого мальчика.
— На кое-кого из прошлого, Уилл. На кое-кого из совсем другого времени.
В тихих сумрачных водах, в глубине материнского лона, ребенок, появление которого на свет должно было стать окончательным смертным приговором королеве, зашевелился, готовясь совершить свое первое путешествие. Анна Болейн, проводившая очередной изнурительный жаркий и душный день, сидя в своих апартаментах и слушая бесконечные мольбы лютни Марка Сметона, беспокойно заерзала, ощутив в себе легкие волны какого-то странного недомогания. И как будто между ними существовала незримая связь, сын плотника тут же перестал играть и взял ее руку, казавшуюся такой маленькой в его руке. На секунду они замерли.
— С вами все в порядке? — прошептал он.
Последовало короткое замешательство, она посмотрела на него взглядом испуганной девочки, потом отдернула руку, и уже королева Англии ответила ему:
— Продолжайте играть, Марк, вам не о чем беспокоиться.
— Короче говоря, Ваша Светлость, вам не нужно бояться, что вы потеряли расположение французского короля. Я уже говорил вам, что король Франциск просто не хочет, чтобы думали, что он принимает чью-то сторону.
— М-м-м! — рассеянно промычал Генрих.
Он находился в состоянии, близком к экстазу, радуясь, что Анна наконец-то оказалась на той самой знаменитой кровати, которая когда-то составляла часть выкупа, заплаченного за пленного французского принца, и была специально приспособлена для родов. Кроме того, сердце его, как у школьника, сжималось от переполнявших его чувств, когда он думал о сегодняшней свадьбе своего зятя и друга, герцога Суффолкского, которому предстояло жениться на столь юной невесте.
— Таким образом, Ваша Светлость, я смиренно прошу вас отнестись к моим словам благосклонно и надеюсь, что вы сочтете мою миссию успешной.
В возбужденном уме Генриха мелькнула мысль, что Норфолк сегодня как-то странно расшаркивается перед ним. Он пристально посмотрел на Говарда и уловил его вздох. Привычка вздыхать появилась у герцога недавно и в последнее время она становилась все более и более навязчивой.
— Поживем — увидим, Том, — сказал он.
Норфолк выглядел обеспокоенным.
— Но, Ваша Светлость…
— Никаких «но». Время все расставит по своим местам.
— Да, Ваша Светлость, конечно.
Генрих сделал движение, намереваясь встать. Свадьба должна была состояться через час, а он еще не был одет. Но, к его изумлению, Норфолк, которому следовало бы об этом знать, продолжал говорить.
— Если Ваша Светлость сочтет это уместным, я бы хотел представить вам мою внучку.
Генрих был настолько удивлен, что спросил:
— Что?
— Мою внучку, Ваша Светлость. Бедного, несчастного ребенка Захария.
— Что с ней такое?
— Она здесь и желает, чтобы вам ее представили.
И без дальнейших разговоров, даже не ожидая королевского позволения, Норфолк поклонился и быстро вышел из комнаты, чтобы вернуться, ведя за собой очень маленькую и очень хорошенькую девочку, которая одной рукой цеплялась за его рукав, а в другой держала потрепанную куклу. Слова досады замерли у Генриха на устах. Малютка двигалась прямо на него и протягивала ему одну-единственную розу, но когда он взял ее, то увидел, что это вовсе не роза, а соломенная куколка.
— Так, так, малютка, — сказал он весело. — Это подарок? Ты это для меня сделала?
Он ожидал услышать от этой крошки сбивчивый детский лепет, а вместо этого хорошо поставленный голосок произнес:
— Нет, Ваша Светлость. Я хочу только, чтобы вы к нему прикоснулись и освободили его.
Ее речь показалась ему очень странной. Атмосфера в комнате внезапно стала напряженной, и Генрих почувствовал, что ему трудно дышать. Он очень хотел уйти, но Норфолк смотрел ему прямо в глаза, говоря:
— Ваша Светлость, я прошу вас только об одном одолжении. Я с радостью отдал бы за это свою жизнь.
— В чем дело?
Генрих раздраженно заерзал на стуле, однако присутствие этой девочки, стоящей так близко от него, что он буквально ощущал ее дыхание, заставляло его испытывать приступы совершенно безотчетного страха, сжимавшего его сердце.
— Ну?
— Мой сын, Ваша Светлость… мой внебрачный сын… Захарий… Он в Тауэре. Я прошу его освободить. Его вина состоит в том, что он кое-что предсказал Ее Светлости. Ужасная глупость.
Норфолк опять тяжело вздохнул.
— Что же он предсказал?
Герцог выглядел рассеянным и слегка напоминал старого, взъерошенного орла. Он, как птица, склонил голову набок, обдумывая свой ответ монарху.
