Екатерина Мурашова - Танец с огнем
Арабажин, дружище Арабажин, большевик и противник индивидуального террора, соратник по Красной Пресне… Если бы не нашлось другого способа остановить все, он сейчас наверняка пристрелил бы Камарича. Недрогнувшей рукой.
Екатерина сидела в купе точно так, как он ее оставил – уткнувшись носом в сжатые кулачки. Но ему показалось, что это – совсем другая девица. Просто он смотрел на нее теперь другими глазами, не переставая изумляться.
Раздался протяжный сиплый гудок, в черном окне поплыли пятна света. Запахло так едко, что Камарич поморщился, а девочка пошевелилась и чихнула. Проводник заглянул в купе, пожелал счастливой дороги и спросил, не изволят ли господин и барышня чаю.
– Очень даже изволим, – Камарич оживился, стряхивая изумление, как морок.
– Вот и отправились, милостивая государыня, – сообщил он, усаживаясь. – Не горюйте, все образуется. Сейчас выпьем чаю, согреемся…
– Я не горюю, – она подняла голову. Глаза с припухшими веками поблескивают туманно, узенькое личико – в красных пятнах. Плакала? – Я просто замерзла.
Он решительно не мог спокойно молчать после того, что узнал только что. Да, впрочем, и нужды в том не видел.
– Каких только совпадений на свете не бывает. Я ведь о вашем семействе, милая Екатерина, оказывается, наслышан…
– Откуда?.. – она осеклась, он закивал, улыбаясь:
– Само собой, само собой…
– Да я должна была знать, что вы все выведаете, – она тряхнула головой так резко, что капор сполз набок, волнение, изо всех сил сдерживаемое, дало себя знать лихорадочной дрожью. – Но я надеялась… Не надо ни вам о них знать, ни им о вас! Они тут не при чем. Они – совсем другие, понимаете? Ну, если знакомы…
– Понимаю, – он наклонил голову, и она чуть-чуть успокоилась, видимо, почувствовав, что – правда, понимает. – Они проектируют, строят, музицируют, рисуют и ни за какие блага мира не станут заниматься социальными революциями.
– Не станут, – подтвердила она, рывками развязывая ленты капора и заправляя за уши растрепанные волосы. – А я… У меня и слуха-то нет, – Кстати, – сообщила, встрепенувшись, – Вы знаете, например, что за нами следят?
– Любопытно, – он, разумеется, сделал вид, что в курсе и совершенно спокоен. – А вы-то как узнали?
– По слуху как раз. Это тот, что в углу сидел. Ну, там, – понизила голос до едва слышного шепота, – на конспиративной квартире. Я его лица-то не видела, но голос хорошо запомнила, он у него такой… как ножом по стеклу.
– Большой плюс вам, Катенька. Можете не волноваться, это – охрана.
Она кивнула и тут же задала вопрос:
– Как же он узнал, что мы этим поездом поедем? – пояснила: – Он в одно время с нами приехал, на извозчике. И еще, мне кажется…
Не договорив, уставилась в окно. Что же ей такое кажется, подумал Камарич, надо непременно, чтобы объяснила. Но сосредоточиться на этом не смог. Его даже сообщение об Иллеше не очень впечатлило, тем более что он и ожидал чего-то подобного.
Ему ужасно, до зуда в ладонях, хотелось поговорить с этой юной террористкой о Люше Осоргиной. «Однако, милая Катенька, не вы одна в вашем семействе жаждете авантюр…» И вот к чему ему это?
Тем более, что сам он, против обыкновения, в этот раз авантюр отнюдь не жаждал.
* * *В Петербурге против ожидания оказалось почти тепло. Ветер, совсем не такой, как в Москве – просторный, вольный, – гонял облака куда хотел. Пока доехали от вокзала, солнце раз пятнадцать выходило и пряталось. Отпустили извозчика на Васильевском, у Тучкова моста, и дальше пошли проходными дворами. Екатерина помалкивала, вела себя как примерная школьница, только по сторонам глядела с явным любопытством. А ведь здесь, в северной столице, ее родни много обитало. Неужто ни разу не приезжала навестить? Камарич хотел спросить, а потом раздумал. К чему.
Он и сам неважно ориентировался среди этих бесконечно одинаковых в своем разнообразии серых зданий. Прямоугольники, вертикали, тесные дворы и гулкие подворотни. И везде – острый речной запах. В Москве вот тоже – вода, а так не пахнет. Он моментально затосковал по уютному Замоскворечью.
«Кушайте, голубчик Лука Евгеньевич, вот кренделек маковый, вот вареньице…»
На черной лестнице нужного дома рекой уже не пахло – пахло кошками и пригоревшей кашей. Ободранная, очевидно, теми же кошками дверь… и сами кошки – на высоком подоконнике. Оконное стекло до того грязное, что свет почти не проникает, зато кошачьи глаза горят яркими желтыми огоньками.
– Эта мне достоевская романтика, – буркнул Камарич, споткнувшись на сбитой ступеньке.
Екатерина тотчас подала голос, будто ждала случая поговорить:
– Достоевский другие районы описывал. Я там, на Лиговке, все изучила.
– Барышням, – назидательно заметил Камарич, – не следует по таким местам гулять без сопровождения.
– Это шутка была, да? Надо посмеяться?
Он хмыкнул с досадой.
– Надо помолчать. Пришли.
Кухня, куда они попали, была под стать черной лестнице – плохо освещенная и грязная, и кошками здесь пахло точно так же. Лысоватый господин в пенсне и хорошо сшитой пиджачной паре угодил сюда точно из другого мира.
– С прибытием, товарищи.
– Сердечно рад, – сказал другой, входя в квартиру вслед за Екатериной. Та вздрогнула и уставилась на него как на привидение. Ага, матушка, не так уж ты и востра, слежку-то прозевала.
– Учитесь, Екатерина, вот это и есть настоящая нелегальная работа.
– У мадемуазель все впереди, – еще один встречающий, отодвинув линялую занавеску, шагнул в кухню и галантно склонился к барышниной ручке. Молод, красив, сердцеед по умолчанию.
– Вот, – сказал господин в пенсне, – сударыня, вы и познакомились с членами вашей группы.
Глава 22,
в которой горбатая Таня рожает необычного младенца, Аркадий Арабажин знакомится с колдуньей Липой и собственной эротичностью, Александр Кантакузин возвращается в Синие Ключи, а Адам Кауфман размышляет о Вечности
«Незадача – я сам себе неловок, как плохо пошитый сюртук.
И что с этим поделать?
Множить неловкости, конечно. Адам только что женился. Странно и внезапно, особенно если учесть, что в последнее время он проживал в Петербурге, а его невеста – категорически в Москве. Но, может быть, они познакомились и сошлись каким-то специальным еврейским обычаем, о котором я ничего не знаю… Жена Адама Соня мала ростом, чернява, носата, над губой родинка, и чуть-чуть косит. Говорит мало и разумно. Он ее полюбил? Она его? Спросить неловко, потому я, конечно, спросил. Адам скорчил рожу и пробурчал: «Послушай, причем тут любовь?!» Я не был в его положении и даже вообразить не могу – что же тут причем. Если какой-то расчет со стороны Сони или Адама – то какой? Непонятно.
