Екатерина Мурашова - Танец с огнем
Сидевший в темном углу беглый каторжник Иллеш тоже это заметил и сказал, хмыкнув:
– Змейка-медянка. Rezes fejű kígyó, – повторил по-венгерски.
– Ре́зеш, – с удовольствием произнесла Таисия. – Вот вам и новое имя. Екатерина… Екатерина Резеш. Согласны? – и, не дожидаясь ответа: – Садитесь.
Новоокрещенная террористка отодвинула стул и тут же вновь спрятала руки в карманы – чтобы ничего не теребить и не жестикулировать… точно так же и Таисия – Камарич был уверен, хоть и не видел с кушетки, – старательно цеплялась пальцами за пояс. Обеим было трудно и оттого радостно, но вот сближало их это сходство или наоборот, отталкивало – сразу не определишь. Так или иначе, зрелище выходило презабавное.
Выходило бы… Да.
– Мы вас проверили, – сказала Таисия. – И, конечно, будем проверять еще.
– Я к этому готова, – голос девочки, хоть и хриплый от волнения, звучал спокойно, вернее, она изо всех сил старалась быть спокойной и немногословной. – Я все про себя сказала гос… вот ему, – короткий взгляд на Камарича.
Мария тоже на него посмотрела.
– Это Лука. Ваш куратор.
Что?! Камарич едва не подпрыгнул. Иллеш в углу хмыкнул и зашуршал пледом, устраиваясь удобнее. Вот кому было весело без всяких оговорок.
…Таисия Артемовна снова летала по комнате как ночная мохнатая бабочка.
– Екатерина не промахнется, – в третий уже, наверно, раз объявила она, глядя на Камарича с веселым удивлением. – Точно не промахнется. Такое мелкое существо и такая верная рука. Что это, как не знак? Чудо! … И до чего же я благодарна тебе за эту девочку! Она некрасива слишком… вот это плохо… И, конечно, мала. Будут говорить, что мы используем детей. Нет, ей точно шестнадцать?
– А если меньше, что, откажешься? – Камарич зашарил по карманам в поисках папирос. Курил он редко, но сейчас решительно нуждался в табаке. На Таисию не смотрел – не мог почему-то физически. При воспоминании о том, что еще совсем недавно держал в объятиях это тощенькое тельце, покрытое будто бабочкиной пыльцой, и прикасался к нему губами, Луку ощутимо передернуло.
С чего он взял, что Таисия с девочкой похожи? Ни грамма.
– Ты даже не спросила, зачем ей все это.
– А надо было? Полно, Лука, ты ведь знаешь людей, а тут и слепой догадается. Ребенок-урод… да! Такие рождаются с ядом в крови. Сострадание, справедливость, всеобщее счастье? О, нет. Они просто хотят убивать.
Она вцепилась пальцами в спинку кресла и закинула голову, жмурясь и улыбаясь.
«Психопатка», – подумал Камарич и отвернулся.
В утренних сумерках стали видны мелкие цветочки на обоях и грубоватая, кустарной работы резьба зеркальной рамы. В зеркале отражалось лицо венгра Иллеша, желтое, сухое и узкоглазое, как у восточного мудреца.
– Мне все это не нравится, – отрывисто сообщил Иллеш. Повторил, будто для большей доходчивости, по-венгерски: – Nem szeretem.
Таисия, сидевшая рядом с ним на подлокотнике кресла, прошлась ладонью по его коротким жестким волосам.
– А мне казалось, ты доволен.
– Чем я могу быть доволен? Видимо, перспективой снова оказаться на каторге? – акцент Иллеша был таким же жестким, как его шевелюра. – Тая, наша задача – проверить эту провокацию…
– …Если это провокация, – мягко поправила она.
– Если это не провокация, мы получим сделанное дело.
– И нарвемся на санкции питерского центра.
– Мне плевать на питерский центр. Меня интересует акт. А также твоя и моя свобода. Но в крайнем случае… в самом крайнем случае меня даже свобода не интересует, ты знаешь.
– О! Я знаю, – она смотрела на него с восторгом. – Ты не можешь без смертельного риска. Дело, провокации – все вторично. Риск… А я боюсь. Ты же знаешь, я такая трусиха.
Наклонив голову, договорила едва слышным шепотом:
– И мне все это нравится безумно.
* * *В полном согласии с крестьянскими приметами, в конце мая ударили заморозки. В сумерках того дня, когда был назначен отъезд, ветер метался по улицам, швыряя в лица прохожим холодную морось. Камарич поздравил себя с тем, что, не надеясь на петербургскую погоду, догадался надеть теплое пальто. А тут и московская подвела.
Екатерина, надо сказать, подвела тоже. На поезд, которым собирались ехать, они опоздали, потому что она явилась к месту встречи без багажа и в легкой пелеринке.
– Вот что, отправляйтесь-ка домой за вещами.
– Какими вещами, для чего?
– Для жизни! Полотенце, зубная щетка, белье… что хотите, то и берите.
– Зачем мне это, я же умру.
Она потерла покрасневший от холода нос, глядя на него с недоумением.
– Тьфу, – Камарич сильно пожалел, что перед ним барышня и нельзя ругаться (хотя не исключено, что эта барышня и его бы поучила лихим оборотам!). – Такое может быть, не спорю. Но это крайний случай. На то и я с вами, чтобы его избежать. А вот прятаться придется долго.
– Меня не надо успокаивать, я ко всему готова.
– Короче! Жду вас тут через час. Сможете удрать? Или маменька перехватит?
Барышня только фыркнула. Да уж, тут она была на высоте. Ни маменька ее не могла перехватить, ни архангел Гавриил.
На вокзал приехали, когда совсем стемнело. Билеты пришлось выправлять новые, и это было безнадежным нарушением конспирации. Хотя в их ситуации, может, и к лучшему. Да и кто его узнает при таком-то освещении… Камарич, нервничая, вертел головой, приглядывался к лицам. Напрасно, разумеется: тех, кого он должен был встретить, здесь уже быть не могло. Однако… ничего подобного! Вот он, стоит, как миленький: господин в котелке, от ожидания на холоде потерявший весь свой представительный вид; ну, и еще, наверно, потому, что лишился седых усов. Камарич устроил свою спутницу в купе, убедился, что до отправления есть еще десять минут, и выскочил из вагона. Господин в котелке, как и договаривались, сообщил ему некоторые сведения, которые куратор должен был бы знать о своей подопечной с самого начала… И тогда…
Арабажин, дружище Арабажин, большевик и противник индивидуального террора, соратник по Красной Пресне… Если бы не нашлось другого способа остановить все, он сейчас наверняка пристрелил бы Камарича. Недрогнувшей рукой.
Екатерина сидела в купе точно так, как он ее оставил – уткнувшись носом в сжатые кулачки. Но ему показалось, что это – совсем другая девица. Просто он смотрел на нее теперь другими глазами, не переставая изумляться.
Раздался протяжный сиплый гудок, в черном окне поплыли пятна света. Запахло так едко, что Камарич поморщился, а девочка пошевелилась и чихнула. Проводник заглянул в купе, пожелал счастливой дороги и спросил, не изволят ли господин и барышня чаю.
