Сюзан Ховач - Богатые — такие разные
Я долго любовалась этим зрелищем, пока не поняла, что меня ждал Пол. Я посмотрела на него. Мысли мои были слишком примитивными, чтобы выражать их словами, но я знала, что он умел заглянуть в них и расшифровать.
Пол улыбался.
По-прежнему молча мы прошли по длинному залу и, выйдя из дверей в его заднем конце, оказались в другом зале, откуда на следующий этаж вела винтовая лестница с коваными железными перилами.
Секундой позже я была уже в помещении из двух смежных комнат, с очень гармоничным соотношением размеров. Одна была обставлена как библиотека, тогда как другая, которую я видела лишь смутно за арочным проходом, казалась какой-то своеобразной приемной. Назвать ее «гостиной», что предполагает болтающих между собой викторианских леди, было бы в таком окружении неуместно и даже банально.
Мы по-прежнему молчали.
Я разглядывала греческую вазу, полотно Рембрандта, старинные издания в кожаных переплетах и безупречную коллекцию английской мебели восемнадцатого века. Единственной аномалией здесь был ковер, толстый, мягкий и вполне современный, цвета американских денег.
Я инстинктивно нагнулась, чтобы его пощупать, и, когда погрузила пальцы глубоко в роскошную шерсть, услышала, как Пол повернул ключ в дверном замке.
Качество нашего молчания вдруг изменилось. Я почувствовала, как между нами словно заструилось электрическое возбуждение, и поняла, что вокруг нас сомкнулась какая-то необратимая атмосфера богатства и могущества.
Быстро обернувшись, Пол снял со стены одну из картин, открыл оказавшийся за нею сейф и извлек из него пачку денег. Когда он движением руки разложил банкноты веером, как картежник, открывающий выигрышные карты, я увидела, что это были совершенно новые, хрустящие стодолларовые билеты.
— Это заключительный аккорд убранства моего интерьера!
Я принялась хохотать. Расхохотался и он и внезапно подбросил вверх банкноты, дождем опустившиеся на нас, как конфетти.
— О, Пол, Пол…
Я не могла больше смеяться. Я уже с головой ушла в поднимавшуюся волну нашей чувственности, и в тот же миг он оказался рядом со мной на этом мягком, волнистом ковре. Губы его властно прижались к моим.
Глава третья
— Вы мое зеркальное отображение, мое второе я.
— Совсем как в одной из тех противных легенд Шиллера о втором я?
— Это Гейне. — Пол улыбнулся, поцеловал меня и снял с меня тяжесть своего тела. Я лежала в оцепенении насыщения и утратила всякое представление о времени. Вероятно, я сильно перепила. — Боже, как мне вас не хватало! — проговорил он, когда я из последних сил снова потянула его на себя.
Стодолларовые банкноты прилипли к его вспотевшей спине, другие путались в моих разметавшихся волосах.
— О, Пол! — воскликнула я, внезапно охваченная приступом тоски, часто овладевающей человеком после акта любви, и разразилась слезами.
— Бедная, маленькая девочка, я не хотел больше вам писать… я хотел навсегда отрезать себя от вас, хотел, чтобы вы вышли замуж за этого доброго парня Джеффри Херста…
— Не говорите вздор, Пол. Мне никто не нужен, кроме вас.
— Нет, Дайана. Мы упустили время. Вы слишком молоды, чтобы перерезать пуповину, связывающую вас с Мэллингхэмом, а я слишком стар, чтобы начинать все сначала в другом мире.
— Чепуха! Мы снова вместе, совсем как в тысяча девятьсот двадцать втором году, за тем, разве, исключением, что я одна шла эти годы по окольным путям времени! Как бы то ни было, как вы можете говорить, что мы упустили время, когда у нас есть Элан? Вы совершенно нелогичны, Пол.
Он ничего не ответил, озарил меня своей сияющей улыбкой и стал целовать. Я ждала, что он снова возьмет меня, но он отодвинулся, потянулся за своей рубашкой и предложил мне еще немного бренди.
— Если я выпью еще хоть каплю, вам придется выносить меня отсюда на руках! — Я подсознательно спрашивала себя, уж не его ли недавнее нервное истощение сделало его таким пессимистом, но инстинкт подсказывал мне, что он тщательно обходит тему своей болезни. Если он действительно страдал импотенцией, то напоминать ему об этом было бы последним делом. — Пол, — заговорила я, меняя тему разговора на ту, которая, как я надеялась, окажется более удачной, — поговорим об Элане…
Пол застегивал пуговицы на рубашке.
— Да? — вежливо отозвался он, когда я замолчала. И не поднял глаз.
— Бога ради, Пол! — взорвалась я. — Почему вы не хотите о нем говорить? Мы провели целый вечер вместе, а вы едва упомянули его имя! — На этот раз Пол поднял глаза, и, когда я увидела отразившееся в них чувство вины, это меня так испугало, что у меня перехватило дыхание.
— Как это понимать? — в испуге спросила я. — В чем дело?
Он подыскивал слова. Раньше это было так же несвойственно ему, как и его пессимизм.
— Простите меня, — проговорил он наконец. — Я не хотел вас обидеть. Элан прекрасный мальчик, и я очень рад. Я… часто думал о нем за последние три года… и хотел его увидеть… Боюсь, я никогда не чувствовал себя достаточно свободно с маленькими детьми. Но вы не должны думать, что он мне безразличен, если я этого не демонстрирую.
Я расслабилась.
— Ну конечно же! Мне следовало понять, что вы не привыкли к маленьким детям. Я понимаю.
— Я чувствую себя лучше, общаясь с подростками. У меня четыре мальчика, которым я покровительствую… — Пока мы одевались, он рассказывал мне о мальчиках, которых собрал прошлым летом в своем доме в Бар Харборе, и о том, что намеревается в июле собрать их снова.
— Корнелиус, это тот мальчик, у которого астма, кажется, так? — заметила я, вспоминая слова Пола в Мэллингхэме о своем внучатом племяннике. — Вы всегда говорили, что собирались что-то для него сделать. Он по-прежнему такой же хилый?
Пол рассмеялся. Я с облегчением отметила, что к нему вернулась непринужденность.
— Дорогая моя, Корнелиус — это восемнадцатилетний юноша с лицом ангела и с хваткой вампира, устремляющегося прямо к яремной вене. Вы и Корнелиус! — добавил он, снова рассмеявшись, словно связывал меня с этим непривлекательным характером, что не могло не показаться мне обидным. — Такое честолюбие!
— Спасибо, — холодно проговорила я, — но меня не интересуют яремные вены.
— О, я имел в виду лишь то, что связано с этим вот банком. Бесполезно отрицать, что я смотрел на ваше лицо, когда вы впервые увидели этот громадный зал, и точно понял, о чем вы в тот момент думали! Когда-то и я стоял там, так же как вы, и с теми же самыми мыслями. Чем вы так расстроены? Вы же, разумеется, слишком умны, чтобы ревновать к Корнелиусу!
