Елена Арсеньева - Бог войны и любви
Ангелина тоже внезапно расхохоталась — и тотчас пожалела об этом: рано вспомнила эту историю, следовало бы приберечь ее напоследок, когда и она застрянет меж земельных стен… а ждать осталось совсем недолго… Только чудом и благодаря отчаянному упрямству она еще как-то протискивалась в этой крысиной норе, то и дело стряхивая с лица землю. «Это тебе дорого обойдется!» — сказал какой-то глухой голос — ехидный и насмешливый, и Ангелина подумала, что, наверное, это уже приступила смерть и пытается заставить ее угомониться, сдаться, перестать двигаться, заставляет лечь и тихо умереть. Потом, сквозь шум своего надорванного дыхания, она снова услышала тот же голос: «Это же тебе не корзину рыбы купить! Человеческая жизнь недешево стоит!» Теперь голос звучал совсем близко, верно, смерть подошла вплотную, заградила путь… Ангелина подняла руку, слабо взмахнула ею, пытаясь отогнать безносую… и невольно вскрикнула, больно ударившись кончиками пальцев о грубые доски.
Дверь!
Голоса раздаются из-за двери!
— Не пойму я — откуда этот дым ползет?! — воскликнул кто-то.
И тотчас отозвался голос, при звуке которого Ангелина едва не умерла от счастья.
— Да я уж давно заметил. По-моему, за этой дверью что-то горит.
Оливье. Господи, это голос Оливье! Так, значит, Ангелина добралась до того трактира, хозяин которого прежде имел дело с контрабандистами!
— Оливье! — закричала она что есть силы.
— Там ничего гореть не может, — ответил первый весьма категорично. — Там был вход в подвал, а теперь… Ты же видишь — дверь заколочена, туда никто не ходит, а стало быть, пожар устроить некому.
— Говорю тебе, оттуда тянет дымом! — возразил Оливье. — Нет, ты только погляди, погляди сюда!
— Оливье! — снова крикнула Ангелина, и горло ее, чудилось, раздирали тысячи железных когтей.
— Ты вот что! — Первый голос вдруг стал угрожающим. — Если хочешь, чтобы я обделал твое дельце, перестань задавать ненужные вопросы, понял? Ты в моем доме, и даже если здесь сейчас начнется пожар, тушить его — мое дело! А твое дело — бежать, понял?
— Да пожалуйста, — с обидой проворчал Оливье. — Я могу и уйти. Но тогда ты потеряешь хорошие деньги.
— Оливье! Спаси меня! — снова закричала Ангелина.
— Да у тебя и денег-то нет, — захохотал хозяин дома. — Сам говоришь — деньги у дамы, а ее еще найти надо!
И тут Ангелина поняла: да они же ее не слышат. И ничего удивительного: она тоже не слышит ни одного своего слова.
— Клянусь, ты прав! — засмеялся Оливье. — Какого же черта мы тут время теряем? Пошли скорее!
— Пошли! — отозвался сразу повеселевший хозяин, и Ангелина услыхала скрип отодвигаемых стульев, а потом удаляющиеся шаги.
Они уходят! Они сейчас уйдут, и тогда ее уже ничто не спасет!
Она кинулась из последних сил к двери и принялась молотить в нее кулаками, потрясая дверь так, что мореный дуб заходил ходуном.
Нет, это был бред, это ей лишь казалось! Ее окровавленные кулаки едва-едва извлекали слабый стук… такой слабый, что смертная тоска сдавила горло Ангелины, как петля, и она лишилась чувств, так и не успев осознать, что стук ее все-таки достиг ушей тех, кто находился за дверью, и два голоса в испуге вскрикнули:
— Кто там?!
5
БЕЛАЯ ГВОЗДИКА И КРАСНАЯ ГВОЗДИКА
…Когда Ангелина наконец добралась до бульвара Монмартр и вошла в низенькую, почти скрытую пышными кустами сирени калиточку в ограде своего дома (ключ имелся только у нее), она была почти без памяти от усталости духовной и телесной. Ветви с набухшими коричнево-зелеными почками хлестали ее по лицу, хватали за платье, но она ничего не чувствовала. Воспоминания, которым предавалась Ангелина, истощили ее силы, полностью изнурили. Говорят, перед умирающим в одно мгновение разворачивается вся его жизнь, а ведь Ангелина в Мальмезоне, в доме бывшей императрицы, воистину смотрела в глаза смерти! Но не только прошлое терзало ее… Прошлое, как всегда, слишком тесно сплеталось с настоящим, которое либо затемняло его, либо, напротив, проясняло такие детали, которые казались случайными и необъяснимыми, либо вообще оставались без внимания, когда свершались. А с течением времени какие-то незначительные подробности вдруг выступали из серой мглы забвения, в которой таились до поры, и словно кричали кичливо: «Посмотри! Посмотри на нас! Ты нас не заметила, а ведь именно мы — сцепляющие звенья всех твоих несчастий — прошлых и будущих!»
И Ангелина ничуть не сомневалась: ее ждут новые испытания.
Она с тоской взглянула на еще голые, но обещающие скорый цвет ветви сирени. Ни один цветок Ангелина так не любила, как сирень, эту непременную жительницу старых русских дворянских усадеб. И в Измайлове, и в Любавине была роскошная сирень… а как бурно цвела она прошлой весною вокруг дома на бульваре Монмартр! Закрытый гроб с телом Ксавьера де Мона, который Оливье и Ангелина привезли из Кале, был полностью скрыт под пышными, изнуряюще-благоуханными, бледно-лиловыми соцветьями. Чтобы украсить гроб и могилу, Ангелина велела тогда, не жалея, обломать все кусты, так что у забора все лето торчали жалкие голые ветки; однако сиреням это, похоже, пошло лишь на пользу: они разрослись еще пышнее, чем прежде, налились новой жизнью и красотой. Теперь только бы не ударил мороз и не прибил набухшие бутоны… как всегда прибивает леденящее дыхание прошлого саму Ангелину, стоит ей забыться и возомнить себя счастливой, свободной и удачливой…
Детский смех долетел до нее с лужайки, и Ангелина встрепенулась. Она не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее в этом убогом наряде цветочницы, вдобавок измятом и забрызганном грязью после долгого пути из Мальмезона, однако не удержалась, чтобы не пробраться под прикрытием кустов до угла дома и не выглянуть украдкой.
Юленька лежала на перине, покрытой ковром, и играла со своим щенком, увальнем-сенбернаром, который был тоже еще совсем дитя, но рос куда быстрее своей хозяйки и обещал не только скоро догнать ее, но и сделаться воистину огромным. Нянюшка Флора смотрела на эту сцену с видом покорной мученицы: она боялась собак, и бесстрашие Юленьки (ей ведь не было еще и года!) не только удивляло нянюшку, но и приводило в трепет.
— Жюли! Умоляю тебя, Жюли, не трогай его зубы! — донесся до Ангелины ее страдальческий голос, и она невольно засмеялась и покачала головой: имя дочери — Юлия, Юленька — казалось ей восхитительным, однако французский вариант его ужасно не нравился, и чем дальше, тем больше. Она вспомнила, как долго выбирала имя дочери, ни за что не желая прибегнуть к именам католических святых, а мучительно вспоминая православные святцы. Конечно, ей хотелось назвать дочь Елизаветой или Марией, однако Ангелина не решилась: побоялась накликать чужую судьбу на своего ребенка. Ох, сколько бед пришлось испытать в жизни, что княгине Измайловой, что ее дочери; вдобавок за каждой тянулась темная мрачная тень прошлого… вот и Ангелины коснулась! — а потому она не решилась назвать дочку этими традиционными в их роду именами. И тут очень кстати вспомнилась подруга по Смольному институту благородных девиц, княжна Юленька Шелестова. Именины этой хорошенькой и милой девочки приходились на 30 июля, а родила Ангелина как раз в этот день. Опять же — июль. «Юленька-июленька», иногда называла Ангелина дочку, «июльская девочка!» — и полагала, что это имя пристало ее дитяти как никакое другое.
