Жорж Санд - Даниелла
Мы приглядывались несколько минут к нашим сторожам и видели, как офицеры храбро шагали по большой террасе, стараясь снова занять ее солдатами; потом видно было, как они примирились с мыслью, что достаточно поставить часовых только по концам террасы, чтобы стеречь это пустое пространство.
— Они боятся, — сказал я Тарталье. — Стоит только нам произвести внизу какой-нибудь шум, похожий на подземный взрыв, как они все разбегутся; я уверен, у них теперь только и на уме, что подкопы да взрывы.
— А у меня так другое на уме, поумнее, мосью, — возразил Тарталья, выходя из своего размышления. — Послушайте-ка…
— Ну-ка, что?
— Ведь мы здесь не одни спрятались… или вы еще не уверены в этом?
— Не менее твоего; но в чем же дело?
— А вот в чем, мосью: люди, которые так славно там стряпают под terrazzone, не боятся выдать себя дымом, и без всякой жалости возбуждают наш аппетит…
— Постой! — прервал я его. — Слышишь? Или скажешь, что мне и теперь почудились звуки фортепиано?
— Слышу, мосью, очень слышу, я не глухой. Славное фортепиано! Отличная музыка!.. Э, да это из «Нормы»! Эх, если б была теперь моя арфа, вы бы услышали премиленький дуэт, мосью!
Мы несколько минут прислушивались к этой фантастической музыке, хоть и не такой отличной, как отозвался о ней Тарталья, но которая при всех наших тревогах возбудила в нас чувство безумной веселости, как это часто бывает во сне, при самых неприятных грезах. Мы удивлялись также тому, что солдаты оставались совершенно равнодушны к этой новой странности. Очевидно было, что они не слыхали музыки и что полые колонны terrazzone, будто акустические трубы, доносили к нам эти таинственные звуки, которые тотчас же терялись в верхних слоях воздуха и были не слышны для наших сторожей, находившихся сотней футов ниже нас.
— Так вот как, — заметил Тарталья, — они живут там, внизу, другие-то! У них там прекрасные покои, кушают они славно, да еще отличная музыка за десертом! И они не воображают, что над головами у них стоят карабинеры!
— Что они воображают, мы не знаем, а знаем, что сию минуту карабинеры не воображают, что под ними живут люди.
— Это точно! То-то они так и испугались этого дыма. Стало быть, точно, как я докладывал, мосью, у нас есть там товарищи по заключению; только как они вошли сюда?
— Видно, есть какой-нибудь выход, неизвестный карабинерам.
— Отвечаю вам, что и полиции этот выход не известен.
— А также и Даниелле, и Оливии; они бы мне сказали, если б знали.
— Они, стало быть, не знают, что здесь есть еще другие заключенные, а то бы и об этом нам сказали.
— Ну, так что же?
— А то же!.. Да если б был выход из этого чертовского замка под большой террасой, то эти господа постарались бы убраться отсюда поскорее, а не сидели бы там, да не кушали бы, да не разучивали бы «Нормы» Беллини.
— Я то же думаю; им должно быть еще хуже, чем нам.
— Это очень занимает меня, — продолжал Тарталья, покачивая головой. — Вы слышали, как отворяли и затворяли двери. Между нами и этими господами есть какое-нибудь, сообщение, получше этой проклятой галереи, которая нас завалит, если мы все еще будем копаться в ней. Мы не там искали, мосью!
— Поищем еще.
— Я то же хотел сказать.
— Возьми-ка наши инструменты и зажги фонарь.
— Да что за черт! Покушайте прежде, мосью.
— Нет, мы пообедаем после, надобно действовать по вдохновению, пока оно еще не прошло. Почему-то я уверен, что мы будем иметь успех, убедившись теперь, что в замке есть еще другие.
— Дайте мне взять побольше зажигательных спичек, мосью; я храбр, когда светло.
— Пойдем через мою мастерскую; там найдем все, что нужно.
Мы вошли в старую папскую капеллу, которую я позволяю себе называть без церемонии своей мастерской, чтобы там запастись всем нужным. На глаза мне бросилась начатая мной картина, которою, замечу в скобках, я не совсем недоволен, и мне пришла в голову мысль, что какой-нибудь новый случай помешает мне докончить ее, так же как и альбом, в котором я записываю для вас мои приключения. Какое-то детское чувство привязанности к этим двум вещам, которые служили приправой моим радостям и развлечением в минуты горя, овладело мной, и я вскарабкался по лестнице до одного углубления в стене, которое было случайно открыто мной на этих днях. Туда я спрятал мою картину и рукопись. В случае, если мне придется вдруг оставить замок, думал я, может быть, я найду их здесь когда-нибудь.
— Что вы тут делаете, мосью? — сказал Тарталья с беспокойством. — Нет ли уж у вас какого предчувствия? Вы меня совсем обескуражили, а я было надеялся на успех нашей экспедиции.
Я еще был на лестнице, но не мог ни спуститься с нее, ни отвечать ему. Мы переглянулись оба с одним и тем же выражением сомнения и удивления; нам показалось, что кто-то слегка постучал в дверь, находившуюся в глубине капеллы.
Тарталья, не говоря ни слова, снял с себя башмаки, подошел к двери и приложил к ней ухо. В нее тихо стукнули еще раз.
Я дал ему знак отворить дверь. Любопытство превозмогло во мне над опасением. Тарталья испытывал противоположное побуждение; он весьма энергично дал мне знак хранить молчание и наклонился поднять письмо, которое кто-то просунул под дверь.
Я схватил это послание и поспешно распечатал его, В нем содержалось следующее, на французском языке: «Князь Мондрагоне просит вас сделать ему честь отобедать и провести вечер у него. Будет музыка». Письмо было адресовано таким образом: «Милостивому государю Жану Вальрегу, живописцу, в его мастерской в Мондрагоне». Розовая атласная раздушенная бумажка была с вырезными краями, с красивым бордюром и украшена на уголке раззолоченным и раскрашенным гербом.
В совершенном остолбенении рассматривал я эту странную записку, между тем как Тарталья держал себя за бока, чтобы не расхохотаться: так это казалось ему забавно, и так приятна была мысль об обеде! Но когда я хотел отворить дверь подателю этого вежливого приглашения, Тарталья, возвратившись к своему страху, стал мне поперек дороги.
— Нет, нет! — сказал он тихонько. — Это, может быть, ловушка; не попадитесь в нее, мосью. Это мне напоминает ужин командора в «Дон-Жуане»!
Стукнули в третий раз, значит, просят ответа. Я оттолкнул Тарталью, громко упрекнув его за излишнюю подозрительность, и впустил грума, очень хорошо одетого и со смышленой наружностью.
— Кто это князь Мондрагоне? — спросил я, заглядывая, нет ли еще кого-нибудь за ним.
— Это мой господин, — отвечал мальчик без запинки, удерживая веселое, а быть может, насмешливое настроение под почтительным видом хорошо дрессированного лакея.
