Жорж Санд - Даниелла
— Если до завтрашнего утра ничего не обрушится, я клянусь вам, — сказал он, — что буду весел, как дрозд, и спущусь туда, насвистывая качучу.
Я уступил его просьбе, и через час мы уже спали, несмотря на перекличку часовых вокруг наших стен и на бивачные огни, которые бросали красный отблеск на камни террасы казино.
Глава XXVII
22 апреля. Мондрагоне.
Вчера утром мы плотно позавтракали, несмотря на мои советы быть умеренным и благоразумным, Тарталья страстно любит поесть. Приготовить хорошее блюдо и съесть свою долю — для него первостепенное наслаждение, умственное и физическое. Он очень расположен к хозяйственным занятиям, и его любимая мечта быть дворецким в богатом доме. В ожидании этого благополучия, он очень рад распоряжаться в развалинах Мондрагоне мнимой прислугой и отдавать приказания для пользы и удовольствия своих господ. Мне кажется, что у него бывают минуты, когда он почитает меня за тень старинного папы, потому что жаждет моего одобрения с наивным усердием, и я вынужден осыпать его похвалами, казаться тронутым его стараниями, иначе он печалится и приходит в уныние.
Кажется также, что, со своей стороны, он играет свою комическую роль в намерении развеселить меня. Впрочем, это, может быть, укоренившаяся привычка выставлять себя на вид паясничаньем. Сегодня утром я застал его в цветнике с капуцином, которому он подвязал грязную тряпку, вместо кухонного фартука, и заставил его копать полевую спаржу. Он дал ему прозвище, называя его уже не братом Киприаном, a carcioffo (артишок). «Здесь нет монаха, — говорил он, — здесь чумичка, чтобы чистить зелень, щипать птицу под руководством кухмистера Тартальи, а если carcioffo не будет работать, карчоффе не дадут есть».
— Ты забыл об одном, — сказал я ему, — у нас нет ни зелени, ни птицы.
— Вы ошибаетесь, эччеленца. Вот спаржа — не велика, но зато какая сочная. Что же касается птицы… посмотрите! — Он указал мне на убитую курицу в его корзине.
— Так ты выходил?
— Увы, ни шагу! Я пытался, но только я их позвал через калитку, как вчера, они отвечали грубым, бессмысленным словом «кладьсь»; я ответил «пли!» и захлопнул калитку, а они расхохотались.
— Они смеялись, это добрый знак для тебя; может быть, они и смилостивятся над тобой?
— Нет, мосью, итальянец всегда смеется, но это не смягчает его.
— Но откуда ты взял курицу?
— Мне дали ее они; жандармы дали мне ее, мосью.
— Вот еще! Так они согласны доставлять нам припасы? А в таком случае…
— Нет, нет, они ничего нам доставлять не будут; не так они глупы; но они все-таки на поверку и не очень умны. Эта бедная курица подошла, Бог знает откуда к их овсу, а они хотели поймать, но только напугали ее; а так как у нее есть крылья и она хоть кое-как летает, то вот она и прилетела на нашу стену, да и уселась там; а я ее камнем, она и упала к моим ногам. А ведь ловко потрафил, мосью!
— Да, нечего сказать.
— Но она упала не от удара камнем, — заметил капуцин, — она летела возле меня, и я помог вам поймать ее и свернуть ей шею.
— Молчите, carcioffo, — прервал его Тарталья, — вы никогда не должны перечить своему начальнику!
Видя, что капуцин смеется и позволяет Тарталье подшучивать над ним, лишь бы тот кормил его, я счел долгом не вмешиваться в их отношения. Я, однако же, не подавая вида, наблюдал за ними с тем, чтобы заступиться за бедного монаха, если наш хитрец слишком будет нападать на него. Но я скоро убедился, что Тарталья, при всех его недостатках и пороках цыгана, добр по природе и даже великодушен. Осыпая монаха угрозами и насмешками, он заботился о нем. Капуцину было это на руку; если бы он был предоставлен целиком себе, он совершенно оглупел бы от страха и своего печального положения.
После завтрака я заметил, что Тарталья старательно убирал какие-то свертки. Это был запас вермишели и capellini, другого теста того же рода; все это он принес третьего дня утром и не хотел мне показать, сколько у нас было этого припаса.
— Нет, нет, — сказал он, прикрывая мешочки своим фартуком, — вы готовы давать этого капуцину, сколько он пожелает, а его не накормишь. Он будет есть с нами, и мы его не обделим.
— Пусть так будет. Но пора бы на работу в pianto; что ж, идешь ты?
— Пойдем! Но прежде уберем все и запрем казино.
Мы оставили капуцина на молитве и возвратились к нашему слуховому окну, захватив с собой веревку и две свечи.
Все обстояло благополучно. Маленький свод не осыпался; ни одна из частей здания не осела. Мы без труда спустились в подвал, взобрались на груду обломков, которыми завалена арка, и примерно за час прочистили в них для себя проход. Тарталья более говорит, чем работает. Работа первопроходца не по нему, но он поощряет меня своей болтовней, которая начинает очень забавлять меня!
Аркада кажется мне весьма важным открытием. Она выходит на галерею, которая идет полукругом и в которой, по-видимому, был устроен водопровод для кухни — цели наших поисков.
Галерея эта имеет футов пять в ширину и от пятнадцати до двадцати в вышину. Это прекрасное сооружение; свод до сих пор хорошо сохранился. Следы отстоя по бокам доказывают, что здесь была некогда вода. Судя, однако же, по высоте свода, можно подумать, что галерея эта построена для проезда конных ланцкнехтов.
Мы шли со свечами в руках минут пять и, если я не ошибаюсь, были уже под terrazzone, следуя полуокружному направлению этой террасы. Никакой звук не доносился до нас.
Мы уже торжествовали, как вдруг путь нам был пресечен обвалом, который, по-видимому, случился за много лет перед тем. Свод провалился. Вода, просачиваясь в terrazzone, была, вероятно, тому причиной. На земле была лужа, куда вода падала капля за каплей.
— А, может быть, это от землетрясения? — сказал Тарталья.
— Что нам доискиваться причины! — отвечал я. — Посмотрим, удастся ли нам преодолеть это препятствие.
Я возвратился, считая шаги свои, сверяясь с направлением галереи, выслушивал воспоминания и замечания моего товарища о форме и протяжении terrazzone. Не было сомнения, что мы находились тогда у центрального наружного фасада. Свод над головами нашими поддерживал громадную и великолепную балюстраду, окружающую эспланаду террасы. Дверь, выход, какое-нибудь отверстие непременно было здесь, под этими грудами. Надо было пробраться сквозь них.
— Мы пройдем здесь, — сказал я Тарталье, — мы должны непременно пройти здесь. Мы старательно осмотрим положение обломков, не тронем тех, которые охраняют нас от дальнейшего разрушения свода, окопаем камень по камню и пророем в мусоре коридор, удобный для прохода.
