Жюльетта Бенцони - Узник в маске
— Вы лжец! — прохрипел он. — Если здесь и есть мошенник, то это — вы.
Все вокруг остановили игру. Сам король бросил карты и подошел к ссорящимся.
— Государь! — вскричал Лозен со своей обычной дерзостью. — Вам следовало бы тщательнее подбирать кандидатов на королевскую ласку. Этому человеку не место здесь, как и во всяком приличном обществе.
— Государь, — вмешался Кольбер, бросившийся на выручку своему протеже, — здесь какое-то недоразумение! Господину де Лозену, наверное, показалось…
Неожиданно подал голос Месье:
— Показалось? Хорошо, что он не такой слепец, как все остальные! Господин де Лозен у нас на глазах извлек из рукава этого человека припрятанные там карты. И кто только придумал усадить его ко мне за столик! Если он так вам приятен, братец, пригласили бы его за свой!
— Государь, — попробовал защититься Сен-Реми, — я стал жертвой заговора, задуманного моей вечной противницей, герцогиней де…
— Если вы посмеете произнести ее имя, то, клянусь, я перережу вам глотку! — взревел д'Артаньян, вошедший в зал во время партии и стоявший позади кресла короля. — Что за негодный способ оправдываться — чернить достойную даму, на которую только что обрушилось горе — гибель сына на королевской службе!
— Довольно! — постановил король.
Взгляд его холодных, как лед, глаз скользнул по двум противникам и остановился на капитане мушкетеров. Как и все присутствующие, он знал, что подобная ссора может закончиться одним-единственным способом. Он, конечно, мог бы распорядиться об аресте мошенника, но тревога, отпечатавшаяся на обычно бесстрастном лице Кольбера, заставила его отказаться от этого решения. Если бы его протеже угодил в тюрьму, то пострадала бы его честь, а король слишком высоко ценил таланты своего слуги. Поэтому он обернулся к д'Артаньяну со словами:
— Сударь, извольте позаботиться, чтобы это печальное происшествие было завершено надлежащим образом, но не здесь. Главное, не забывайте, что ваше решение нас совершенно не интересует.
Мадемуазель, пришедшая в ужас при мысли, что ее возлюбленному грозит смертельная опасность, попыталась вмешаться:
— Это немыслимо, государь! Король не может…. Людовик насмешливо улыбнулся кузине.
— О чем вы говорите, милейшая? Разве произошло нечто, способное вас взволновать? Лично я уже ничего не помню. Продолжим игру!
Он снова взял в руки карты, а д'Артаньян увел Сен-Реми и Лозена. Тот перед уходом широко улыбнулся и подмигнул госпоже де Монтеспан, которая, уступив свое место госпоже де Жевр, нашла Мари и отвела ее в сторонку.
— Испросите разрешения удалиться! — посоветовала она. — Это единственное возможное для вас поведение, ибо вы с минуты на минуту лишитесь жениха.
— Вы считаете, что господин де Лозен…
— Проткнет его шпагой или заставит подавиться пулей? Нисколько в этом не сомневаюсь, ведь он — один из искуснейших клинков королевства и выдающийся стрелок. У вашего Сен-Реми нет ни малейшего шанса, даже если он хорошо стреляет из пистолета и выберет это оружие, поскольку обращение со шпагой наверняка не относится к его талантам, в его-то возрасте… В любом случае вам вполне пристало покинуть двор и вернуться к матушке. Все с пониманием отнесутся к вашему желанию горевать в одиночестве.
Мари вытерла дрожащей ладонью мокрый лоб.
— Я не могу поверить, что это не сон, Атенаис! Какая счастливая случайность, что милый Лозен заметил его жульничество…
Пряча лицо за веером, госпожа де Монтеспан ответила:
— Жульничество? Оно существует только в бурном воображении Лозена и в поразительной ловкости его пальцев. С него станется вытащить карту из носа самого короля! А теперь ступайте, и быстрее! Я навещу вас у матери. Кошмару конец!
— Он это сделает? — недоверчиво спросила Мари.
— Да, сделает — ради вас и вашей матушки. Вот какой он верный друг!
Госпожа де Монтеспан не ошиблась, через два часа на опушке сен-жерменского леса в присутствии д'Артаньяна и двоих его мушкетеров Лозен всадил Сен-Реми смертельную пулю промеж глаз. Поутру, на розово-золотистой заре, показавшейся ей прекрасной, как никогда, спасенная Мари отъехала от дворца в карете. На душе у нее было легко, и она заранее предвкушала радость матери и Персеваля, которым ей не терпелось поведать о подвиге, совершенном бравым Лозеном ради них троих. Не выдержав волнения, она крикнула кучеру:
— Нельзя ли побыстрее? Мне хотелось бы скорее добраться до дома!
12. ЧТО ПРОИЗОШЛО НА КРИТЕ
После победного возвращения Г на улицу Турнель Сильви каждое утро ходила к мессе в монастырь Визитации Святой Девы Марии, причем все время одна, не позволяя ни Мари, ни Жаннете ее сопровождать.
— Никогда не перестану благодарить господа, вернувшего мне дочь и поразившего нашего врага. Хочу, что бы моя молитва дошла до его ушей без помех… — твердила она. — Разве монахини — не помеха? — обиженно спрашивала Жаннета.
— Монахини — другое дело. Их молитвы не отвлекают господа и Святую Деву от моей, а, наоборот помогают. Если вам тоже хочется ходить к утренней мессе, выберите другое место.
И она уходила в одиночку, с молитвенником в pyках и завернувшись, как простая горожанка, в черный плащ с капюшоном, который скрывал ее от посторонних глаз. После отъезда из Фонсома она отказалась от атрибутов герцогского выезда, которые использовала прежде, чтобы порадовать деревенских жителей, кареты, ливрейных лаке молодого слуги с красной бархатной подушечкой. Зачем вся эта суета безутешной матери, на которую обрушилась ярость короля?
Но в это утро она была почти что счастлива, накануне Мари получила письмо госпожи де Монтеспан, в которой сообщалось о судьбе Лозена. Беспокоиться за славно малого больше не было нужды, хотя раньше Сильви не сомневалась, что Людовик не даст ему спуску. Ведь он осмелился устроить скандал в присутствии самого монарха.
и вынудил его закрыть глаза на строго порицаемый им способ сведения счетов — дуэль! Однако, по словам маркизы, тревога Сильви была напрасной. «Король, — писала она, — поставил господину Лозену в вину его безрассудство и пригрозил разжалованием и заточением в Бастилию, но потом сменил гнев на милость, и теперь снова ходят слухи о предстоящей свадьбе Лозена и Мадемуазель. Сама я ни минуты не сомневалась, что этим все и кончится, король очень любит капитана своих гвардейцев, умеющего его позабавить; к тому же — но это строго между нами! — я склонна думать, что он вовсе не удручен тем, что Лозен освободил его от обузы, которую на него взвалил из каких-то собственных непонятных соображений Кольбер и которая, как он догадывался, возмущала всех достойных людей…»
