Рэйчел Кейн - Принц Теней
Хотя внутри склеп был украшен прекрасными фресками, я их почти не замечал: слишком сильно чувствовалось здесь дыхание смерти, все эти золотые листья и ангелы казались здесь лишними и неуместными. Тело Вероники было плотно завернуто в саван из очень дорогого, белого, прекрасного шелка; открытым оставался только небольшой квадрат ее лица – глаза, нос и рот, – и ее кожа была белее савана.
– Мы все предстанем перед Господом рано или поздно, всем нам отвечать за свои грехи перед Ним, – сказал герцог, вставая рядом со мной и глядя на Веронику. – Пойдем, Бенволио: она теперь в руках ангелов.
Какой маленькой она теперь казалась! Смерть лишила ее той жизненной силы, с которой она прокладывала себе дорогу в будущее, и какой бы жестокой ни была эта сила – сейчас мне не хватало ее огня. Мы не пылали братской любовью друг к другу, но все-таки родная кровь есть родная кровь.
И эта кровь теперь навечно холоднее льда.
Я перекрестился и вышел из склепа. Оказавшись снаружи, я судорожно вдохнул всей грудью прохладный ночной воздух и сорвал с лица маску, словно она жгла мне кожу. Запах склепа – затхлый, душный запах смерти, – казалось, въелся в складки моего плаща, и его я тоже стянул, хотя этикет и требовал от меня оставаться в плаще до конца церемонии. Я уже протянул было руку, чтобы, по привычке, отдать его Бальтазару, но вспомнил, что сам отправил своего слугу в Мантую, с Ромео. Хотел бы я знать, рассказал ли кто-нибудь Ромео о побоище и о гибели Вероники. А еще я невольно задумался о том, насколько эти известия взволновали Ромео, который не мог, казалось, думать ни о чем, кроме своей любви к Джульетте.
Герцог похлопал меня по спине.
– Что ж, твоя сестра похоронена с подобающими почестями, – сказал он. – Она умерла невинной, и Бог примет ее душу и проведет ее в рай.
И он быстро отошел туда, где стояли мой дядя и другие знатные, богатые горожане. Капулетти среди них, разумеется, не было.
А вот синьор Орделаффи был.
Я направился к нему. Он выглядел сейчас старше, чем я его помнил, и каким-то усталым. При виде меня он натянул на лицо улыбку и приветствовал меня дружеским кивком.
– Бенволио, – произнес он. – Примите мои соболезнования по поводу смерти вашей сестры.
– А вы – мои, по поводу смерти вашего сына, – ответил я. Глаза его забегали, но он кивнул. – Прошу простить что я отсутствовал на его погребении, но я не знал, когда были назначены похороны. Обязательно приду на его могилу.
– У вас своего горя хватает – с изгнанием Ромео и безвременной кончиной сестры, – возразил он, и это звучало вроде бы правильно, но было в его интонации что-то фальшивое и неискреннее. Он не хотел видеть друзей Меркуцио, не хотел вспоминать о том, как мы любили его. – Он теперь в руках Господа.
– Я понимаю, что сейчас не слишком подходящий момент, синьор, но… я оставил у Меркуцио кое-какие вещи, которые теперь хотел бы забрать, – сказал я. – Могу я прийти и поискать их?
– Что, сегодня? – спросил он и нахмурился. – Что ж, я полагаю, нет никаких причин откладывать. Я уже, правда, раздал кое-какие его вещи нищим, а кое-что отнес в храм. Если то, что вы ищете, было среди этих вещей – тогда вам придется обратиться к епископу.
Я поблагодарил его, подошел к дяде и сообщил ему, что пойду с синьором Орделаффи в его дом, а оттуда его люди проводят меня домой. Он нетерпеливо кивнул и продолжил негромкий, но весьма горячий спор с престарелым женихом Вероники о возвращении ее приданого. Пять тысяч флоринов задатка. Моего дядю сейчас совершенно не волновало, что я буду делать.
Дворец Орделаффи уступал размерами дворцу Монтекки, но при этом был скорее похож на крепость: окна, которые выходили на улицу, находились выше и закрывались прочными ставнями, которые служили скорее для защиты, чем для красоты – не так уж давно благородные кланы Вероны истребляли друг друга при помощи луков, стрел и кипящего масла. Теперь мы стали гуманнее, но осторожности не утратили.
Внутри дворец сильно изменился по сравнению с тем, каким я его помнил. Я бывал здесь редко – и всегда вместе с Меркуцио. Последний раз это было, должно быть, года два тому назад. Поэтому я с удивлением воззрился на голые стены, на которых раньше висели дорогие гобелены, защищавшие покои от ночного холода. Портреты по-прежнему висели на стенах, но позолоченные рамы, я заметил, исчезли, равно как и дорогие канделябры и тарелки.
Дворец казался меньше и беднее, чем раньше. Я проследовал за синьором Орделаффи вниз по лестнице, через коридор, в мужскую половину дома. Покои Меркуцио были заперты, и синьор кликнул слугу, чтобы тот открыл комнаты ключом на моих глазах.
Здесь тоже все изменилось. Вся обстановка исчезла – вероятно, отдали бедным, а еще вероятнее – продали, чтобы расплатиться с вдовой. Жалкая кучка личных вещей Меркуцио лежала на видавшем виды ковре. Я бросил мимолетный взгляд в сторону тайной двери, за которой Меркуцио хранил вещи, украденные мной во время моих ночных приключений, – она была по-прежнему закрыта.
Синьор Орделаффи закрыл за собой дверь, и мы остались с ним наедине. Я медленно повернулся к нему и увидел, как потемнело его осунувшееся лицо.
– Вы знали обо всем, – сказал он. – Обо всех его… похождениях. И вы покрывали его, Бенволио, так что и ваша вина есть в том, как сложилась его судьба. Вы виноваты, и этот его дружок, Принц Теней! – Голос Орделаффи теперь был полон отвращения. – Мой сын якшался с ворами и к тому же имел… богопротивные связи с этим отступником. Не пытайтесь убедить меня, что вы ничего не знали об этом. Я нашел золото, которое он прятал в дорожном сундуке: мой сын якшался с преступниками и сам был преступником!
Это золото было не мое – оно принадлежало Меркуцио. Я ничего не сказал в ответ, предпочтя выждать время. Глаза синьора Орделаффи были красными и опухшими, но какие чувства были тому виной – горе или гнев, – я затруднялся определить.
– Вы ведь хорошо его знали, – продолжал он. – Почему он так мучил меня? Я его побил, как и должен был поступить, чтобы наставить его на путь истинный, но он стал только еще упрямее и скрытнее, чем раньше. Почему он не мог быть… быть… не мог быть… – Его руки как будто искали и никак не могли найти подходящее слово.
Я нашел это слово вместо него.
– Быть таким сыном, каким бы вы хотели его видеть?
– Да.
– Потому что он был таким, каким создал его Господь, – ответил я. – Все ваши побои и наказания не могли переделать его и заставить его перестать быть самим собой. Он любил вас, синьор, но вы разбили ему сердце. То, чем он стал после… он не был таким, каким бы вы хотели его видеть, но он уже не был и самим собой. И это его превращение принесло много горя. – Я был зол, но спокоен и рассудителен: Орделаффи сейчас не был похож на того ревущего гиганта, которого я видел во время казни. – Добавлю только одно, о чем не могу умолчать: ваш сын не был вором.
