Мэри Пирс - Горький ветер
— Бетони, тебе непременно нужно вернуться сегодня в Чепсворт?
— Да. Мне нужно быть в восемь утра в Гридпорте.
— Ох уж эта твоя работа! — сказал он. — Хоть однажды ты могла бы опоздать?
— Нет, Майкл. Боюсь, что нет.
— Ты бы осталась со мной, если была бы свободна?
— Я никогда не бываю свободна больше одного дня.
— Ты просто пытаешься пощадить мои чувства. Очевидно, ответ был бы «нет». — Он отвел взгляд и уставился на сахарницу на столе. — Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он медленно, стараясь быть осторожным, — я не пытаюсь заигрывать с каждой женщиной, которая мне встречается.
— Ты имеешь в виду тех, из Йелмингхэма?
— Ты бы просто поразилась, узнав, что нас, офицеров, всегда рады видеть во многих домах. Все это призвано испытать наше моральное состояние. В Гейнесе есть одна знатная леди, которая слишком серьезно относится к своей задаче.
— Ты пытаешься заставить меня ревновать?
— Допивай, — сказал он. — Нам надо поторапливаться, если мы хотим успеть на поезд.
Он доехал с ней на такси до вокзала и всю дорогу непринужденно болтал, пока не подошел ее поезд.
— Передавай привет своим. И не забудь позвонить моей матери: ей просто не терпится узнать тебя получше.
К концу мая его признали годным к службе и приказали присоединиться к своему батальону. У него был суточный отпуск, и в одиннадцать утра в субботу Майкл прибыл в Чепсворт. Позавтракав с матерью, он пошел в Хантлип, но Бетони дома не было. Она уехала по важному делу в Стаффорд, и ее ждали не раньше чем в воскресенье.
— Когда в воскресенье? — спросил Майкл.
— Мы точно не знаем, — ответил Джесс. — Видите ли, она поехала не на поезде, а на специальном автобусе с какими-то важными людьми.
— Я могу ей позвонить?
— Я не думаю, — сказал Джесс, и его синие глаза широко открылись. — Правила!
Майкл оставил записку и вернулся домой. Оставшийся отпуск пролетел незаметно, бесполезно и пусто. Мать пыталась сделать вид, что не замечает его состояния. Она очень боялась за него. Трижды раненный, он снова отправлялся в зону боевых действий. Ей казалось несправедливым, что одних и тех же молодых людей снова и снова посылают на фронт.
И в то же самое время ей было приятно видеть его в форме, с тремя звездами на погонах и тремя знаками ранения на рукаве. Она гордилась им, потому что это был ее сын и потому что он одним из первых откликнулся на призыв родины. Она не могла упрекать его за молчаливость и пожаловалась только тогда, когда он не захотел, чтобы она проводила его на станцию.
— Это все из-за той девушки? — спросила мать. — Дочери плотника? Она приедет туда?
— Я не знаю, получила ли она мою записку.
— Если нет, то ты будешь уезжать совсем один.
— Посмотрим, — сказал он. — Я бы лучше попрощался здесь.
— Хорошо, как хочешь. Я буду молиться за тебя, сынок, и постоянно думать о тебе.
— Ладно, — он наклонился и поцеловал мать. — У меня может не быть времени помолиться за себя.
Его поезд отправлялся в девять вечера. Он уже отходил, когда Бетони выбежала на платформу. Она сразу же увидела его и побежала навстречу, пытаясь коснуться его руки, когда он наклонился к ней, высунувшись из окна. Их пальцы на мгновение сплелись, коротко обменявшись теплом и нежностью. Поезд набрал скорость и разделил их. Бетони побежала рядом, Майкл смотрел на нее полным боли взглядом, его губы шевелились, но он не мог произнести ни слова. Ему хотелось открыть дверь и выпрыгнуть. Она становилась все меньше и меньше и, наконец, оказалась на самом краю платформы.
— Майкл, береги себя, береги себя! — кричала она, и он услышал ее за шумом локомотива. — Возвращайся живым! Я буду ждать тебя!
Ночь он провел в Лондоне, где услышал много разговоров о готовящемся наступлении даже среди персонала гостиницы. Он рассказал об этом Морису Тремирну, капитану второго батальона, который тоже остановился в «Кенилворте».
— Даже мальчишка, который чистит сапоги, знает о наступлении. И в газетах полно намеков. Мы вполне можем послать кайзеру телеграмму с точным указанием места и времени!
— В этом-то все и дело! — сказал Тремирн. — По тому шуму, который мы подняли, немцы никогда не поверят, что наступление действительно произойдет, как ты не понимаешь!
Майкл отвернулся, поймав взгляд своего нового денщика. Ловелл был сама осторожность, но его взгляд был весьма выразительным.
Три дня спустя они прибыли в свой батальон в Бетюн. Майкл был рад увидеть знакомых. Шесть месяцев — долгий срок. Он старался не думать о тех, кого не стало. Он старался не считать, сколько их было.
— Господи, да ты отлично выглядишь! — сказал Лайтвуд. — Я тебя еле узнал.
— Много новых ребят пришло, и не все они безнадежные, — сказал Эшкот. — Вот этот, например, неплохой парень. Он привез последние граммофонные пластинки. — И он показал на молодого офицера, стоявшего рядом. — Его зовут Спарри. А мы зовем его Уид.
— А какой теперь тут старший офицер? Хороший человек или так себе?
— Хороший, очень серьезный, просто отец наш. С уважением относится к человеческой природе, с нами обращается почти как с живыми существами.
— И что тут теперь творится?
— В основном мы удерживаем канал. Это почти наверняка ясно. Говорят, готовится большое наступление и скоро мы уже будем спать во дворце кайзера.
— А у него есть дворец? — спросил Спарри.
— Я уверен, черт возьми, что он живет не в блиндаже.
— Четыре мили, — сказал Майкл, прислушиваясь к орудиям, которые стреляли из Живанши. — Кажется, что ближе.
— Это потому, что тебя здесь не было. Ты привык к тишине дома в Англии. Что ты там делал все это время? Мариновал лук?
— Занимался горчицей, а не маринадом, — сказал Майкл. Он уже привык к шуткам по поводу семейного бизнеса. — Но я никогда и близко не подхожу к фабрике, если это зависит от меня.
— Горчица! Ну конечно! Это объясняет твое знаменитое хладнокровие под огнем. Ты всю жизнь был крепкий и горячий.
— Кроме того, я не все время сидел в Чепсворте.
— Ты развлекался в Йелмингхэме, везучий черт. И все же я полагаю, ты рад снова быть в центре событий. Должно быть, в Англии сейчас довольно опасно среди всех этих женщин, которые водят трамваи.
На следующий день они были на линии фронта, в секторе Куинши Майкл принял командование отделением В. Сержантом у него был некий Билл Минчин, ветеран боев под Мопсом и Фестюбертом, человек, которого невозможно было огорчить, как говорил Лайтвуд; говорил он спокойно, и глаза его были почти всегда неподвижны. Почти все прибыли в отделение недавно, но они смотрели на Майкла как на новичка.
