Мэри Пирс - Горький ветер
— Я! — отозвался Граймз. — А мой подчиненный — генерал сэр Дуглас Хейг.
— Хейг! — сказал Ньюэз. — Нам виски причитаются?
Сержант с сочувствием посмотрел на него:
— Вы хотите сказать, что не знаете, кто такой верховный главнокомандующий? Вы просто невежда, Ньюэз, вот вы кто.
— Да, — согласился Ньюэз, печально кивнув. — Я чертовски невежественный, поэтому мне дадут три нашивки, если я не буду внимательнее.
— Ну, хватит об этом, — сказал Граймз без всякой злости. — Не то я заставлю вас попрыгать за ваши дерзости.
Не все инструкторы были такими, как Граймз. Сержант Таунчерч, к примеру, был совершенно другого склада. Он любил выбрать кого-нибудь послабее и унижать его перед остальными. Одним из таких ребят был валлиец по имени Эванс, маленький худой человек с впалой грудью, у которого было плохо с легкими. Ньюэз говорил, что такому в армии вообще нечего делать.
— Эванс? — удивился Таунчерч во время одной из учебных атак. — Ты, значит, шахтер из Уэльса? Другими словами, поганый лодырь! Мы о вашем брате тут наслышаны. Они там собираются бастовать за повышение оплаты, пока мы здесь надрываемся и воюем с Гансами!
Эванс ничего не ответил. Глаза у него были потускневшие, а кожа словно покрыта штукатуркой. Он никак не мог отдышаться, потому что Таунчерч заставил его бежать почти вдвое больше других с вещмешком, винтовкой, саперной лопаткой и двумя связками гранат.
— Как ты попал в батальон трех графств? Они что же, набирают лодырей и в Королевский уэльсский полк? Или даже в погранполк Южного Уэльса?
— Оставьте его в покое, — сказал Том. Он стоял рядом с Эвансом и слышал, как тот тяжело дышал. — И если бы он был лодырем, то не был бы сейчас здесь.
Таунчерч подошел и остановился напротив Тома. Он смерил его взглядом.
— Ты тоже вонючий валлиец? Нет? Может, и нет. Тогда цыган? Именно на них ты похож. Как, могу я узнать, твое дурацкое имя? Маддокс. Хорошо. Будь уверен, я не забуду.
Таким образом Том и Эванс стали жертвами. К счастью, их пребывание в Бокени было недолгим. Учения были прерваны, и шестой батальон отправили на передовую, под Мари Редан. Эванс попал в отделение С, в один взвод с Томом, Ньюэзом, и когда их сержант был ранен шрапнелью, его место по какой-то несчастливой случайности занял Таунчерч.
Том не часто писал письма домой, и хотя он всегда писал их очень прилежно, они редко бывали больше чем на полстранички. «У меня все в порядке. Вашу посылку я получил. Как там Ниппер и Слип и мастерские?» Больше сказать было нечего. Цензор просто вымарал бы это. Поэтому он писал про овсянку, которая пела в кустах «Немного хлебушка и не надо сы-ы-ы-ра» точно так же, как она пела в Англии. Он вкладывал цветы вероники между страничками. Каждый день он поражался тому, что в Пикардии росли те же цветы, что и на полях и лугах дома.
— Дела не так уж плохи, — сказал Джесс Бетони, — если у Тома есть время собирать цветы.
В Англии кончался май, и скоро должны были расцвести июньские розы. Погода была замечательная. В Энстере начался сенокос, и по вечерам Джесс с сыновьями уходили на поля, помогая Джейн и ее мужу с покосом. Вильяму уже исполнилось восемнадцать. Джесс за него немного волновался.
— У тебя не будет неприятностей, сынок, если ты останешься дома, когда пришла повестка?
— Мне все равно, я не собираюсь идти.
— Если Вильяму нужно работать на ферме полный день, то его могут освободить от службы, — сказала Джейн.
— Мне все равно, освободят меня или нет, я просто не пойду, — сказал Вильям. — Не я начал эту проклятую войну, так почему я должен побросать инструменты и идти воевать?
— Да, но представь себе, что тебя посадят в тюрьму.
— Им придется попотеть, чтобы сначала поймать меня!
Вскоре как-то Вильям и Роджер поехали в Чепсворт, чтобы отвезти туда лестницы. Роджер ненадолго исчез, а когда вернулся, весь сиял от радости.
— Я ходил в призывную комиссию. На этот раз меня взяли, даже не стали задавать вопросов.
— Ты с ума сошел, болван? Ты не имеешь права! Ты еще несовершеннолетний.
— Если я выгляжу на восемнадцать, то, значит, мне уже есть восемнадцать. Я намного сильней, чем те парни, которых я сегодня видел.
— Я пойду туда и попрошу вычеркнуть твое имя из списков!
— Если ты это сделаешь, — сказал Роджер, — я убегу на юг и запишусь там.
Вильям понял, что Роджер так и сделает. С минуту в нем кипела ярость, потом он снова успокоился.
— Ну, хорошо, — согласился он, — если один из нас идет, то мы идем вместе.
— Но ты ведь не хочешь! — сказал Роджер.
— Я не позволю тебе уйти без меня. За таким ребенком, как ты, нужно присматривать. К тому же каков я буду, как ты думаешь, если уходит мой младший брат, а не я?
Поэтому Вильям и Роджер записались вместе и вместе лома выступили, пытаясь уговорить родителей.
— Не волнуйся, мама, — сказал Вильям. — Я буду заботиться о Роджере так же, как и ты, и я сделаю так, чтобы нас не разлучили.
В том же месяце они были уже в Поткауэне, в учебном лагере королевской артиллерии.
«Если подумать, то здесь не так уж плохо, — писал Вильям домой. — На самом деле я думаю, что мне это подходит». И в конце письма, в небрежном постскриптуме: «Вчера утром я был лучшим в стрельбах. Инструктор говорит, что я прирожденный артиллерист. Мне могут сразу же дать нашивку, если все пойдет по плану».
Теперь, когда он стал солдатом, Вильям просто не мог не быть хорошим солдатом.
Однажды в майское воскресенье Бетони ездила в Лондон, где весь день провела с Майклом. Он выглядел лучше, окрепшим и отдохнувшим, но когда она сказала об этом, его глаза потемнели и его передернуло.
— Я здоров практически на сто процентов. А это значит, что меня скоро отправят за границу.
— Ты уверен? — спросила Бетони. — Уверен, что уже здоров, я хочу сказать.
— Ты сама только что сказала это.
— Я сказала, что ты хорошо выглядишь, но ведь я не врач.
— Конечно, нет. Но их полным-полно, и они меня осматривают снова и снова. — Потом он вдруг спросил: — Как дела на военных заводах?
— Ужасно, — сказала она. — Вчера я была в Бирмингеме — там делают снаряды. Производительность труда невероятная, и так повсюду, куда бы я ни приехала.
— Вот как! Если нам есть что выбрасывать, мы еще чего-нибудь добьемся.
— Что-нибудь должно произойти? — спросила Бетони. — Большое наступление?
— Ш-ш-ш, — сказал он, улыбаясь. — Откуда я знаю, что ты не шпион?
Они пили чай в «Трокадеро». Он передал ей через стол свою чашку и украдкой наблюдал, как она наливает чай. В спокойном выражении ее лица было что-то, что удивляло его всякий раз, когда он смотрел на нее. Казалось, она сама не знает, как она улыбается, как выглядит и какая она вообще. Нет, он не ошибся. Он очень хотел ее.
