Жанна Монтегю - Укрощенная любовью
Себастьян проснулся первым, лишь только серые полосы света прокрались между парчовыми портьерами. Он мгновенно насторожился, полностью придя в сознание, как бывалый закаленный воин, ощутил, что рука его неподвижна, и в то же время осознал, что он не единственный обитатель комнаты. Он не шевелился, неторопливо наслаждаясь присутствием Беренис, мирно спящей рядом. Он чувствовал нежность ее шелковой кожи на своем бедре и тепло ее тела под одеялом.
Это казалось таким естественным, само собой разумеющимся, что он испугался, зная, что она оплетает его невидимой колдовской сетью, из которой он никогда не захочет вырваться. А ведь это та самая женщина, которая ненавидела его и проклинала с каждым словом! Он любовался ее отрешенным во сне лицом и с тревогой думал о собственном безрассудстве. Эта девушка, на которой он женился, это таинство красоты, тронутое странной, магической алхимией – почему она так много значила для него? Почему он был так околдован ею, что его руки дрожали, словно он боялся?
Беренис пошевелилась, словно почувствовав его пристальный взгляд, и веки ее приоткрылись. Мгновенно вспомнив о своем ребенке, она широко распахнула глаза, и все страхи вернулись.
– Поспи еще, – сказал он. – Вчера был тяжелый день. Тебе нужно хорошо отдохнуть.
Она покачала головой, и каждый нерв в ней реагировал на его близость.
– Я не могу больше спать. Как ты, Себастьян? Болит рука?
– Ты вдруг стала очень озабочена моим здоровьем? С чего бы это? Надеешься стать вдовой?
Повергнутая в отчаяние его ответом, который не оставлял никаких сомнений, что он проснулся именно в том настроении, которого она больше всего боялась, Беренис прикусила дрожащую нижнюю губу и села на кровати. Ее волосы рассыпались по обнаженным плечам, а глаза были словно озера печали.
– О, Себастьян, ты никогда мне не доверяешь, что бы я ни делала и ни говорила, – она не смогла сдержать слез. – Разве я причинила тебе когда-нибудь зло? – Она знала его тело, разделяла его страсть, но тайн своей души он ей не открывал.
Его глаза смотрели сурово. Но утренний луч упал на ее лицо, высвечивая эти прекрасные черты, которые останутся такими, даже когда она постареет. Искренность светилась в ее глазах, и он был тронут заботой. Он решил, что должен сказать ей правду.
– Не ты, – сказал он мрачно, избегая ее взгляда, уставившись на балдахин огромной кровати. – Ты не причиняла мне зла, но была другая женщина… много лет назад… во Франции.
– Расскажи мне, – прошептала она, полная страстного желания узнать его тайны, трепеща в ожидании открытия.
– На самом деле ты ведь не хочешь узнать мое прошлое, верно? Оно покажется тебе ужасно скучным. – Его ответ был полон сарказма, но когда Беренис несмело нащупала его руку под одеялом, пальцы Себастьяна сомкнулись вокруг ее пальцев, и он начал говорить – монотонным и невыразительным голосом, рассказывая о том, что никогда еще не открывал ни единой живой душе.
Беренис замерла, удивленная и гордая его доверием, и горло ее сдавила боль непролитых слез. Она понимала, что происходит что-то необычное. Это было так ново и странно для них – лежать вместе, не чувствуя страсти. Она едва осмеливалась дышать, боясь порвать эту тонкую нить возникшей между ними хрупкой близости. Он рассказывал о многом: о своей жизни во Франции перед революцией, семье, замке Гийяр, и сердце ее упало, словно камень, когда он упомянул о женщине, которую любил в юности.
Ей вдруг захотелось остановить его, захотелось закрыть ему ладонью рот, чтобы помешать произнести эти слова, которые вонзались в нее, словно иголки, но она не шевелилась, преисполненная желания услышать все до конца, и в то же время страшась этого. Но она лишь прильнула к его руке и не прервала его воспоминаний.
– Она была прекрасна, а я молод и впечатлителен, – звучал его низкий голос, и, казалось, он забыл о ее присутствии и рассказывал все это самому себе. – Она была старше и опытнее меня. Превыше всего она любила власть и богатство. Она хотела большего, чем я мог ей предложить, и увлеклась опасной игрой в политику, связалась с теми, кто готовил заговор, чтобы свергнуть монархию. Я тоже прислушивался к ней и к взволнованным словам моего друга Жака, который был полон страстного желания освободить угнетенных, накормить бедняков, умирающих с голоду, в то время как аристократы проматывают целые состояния в азартных играх и утопают в роскоши. О да, я признавал, что нужно было многое изменить, но потом началось настоящее кровавое месиво, и невинные страдали наравне с виновными. Тысячи людей были казнены на гильотине на глазах у кровожадной толпы, заполняющей площадь Революции…
Он замолчал, словно воспоминания бурного времени были слишком болезненны, чтобы облечь их в слова, но Беренис заставила его продолжить, решившись, наконец, задать вопросы, ответы на которые она жаждала узнать с тех пор, как они встретились:
– Она, эта женщина, любила тебя? Что же произошло? Почему ты покинул Францию, если симпатизировал революционерам?
Беренис почувствовала, как он напрягся, и его голос стал жестче:
– Нет, она не любила меня, а я не мог согласиться со всем, что делали якобинцы. Она обожала Жака с его высокими словами, с фанатичным огнем! Какое-то время она была моей любовницей, но низкое происхождение не давало ей возможности занять то место в обществе, которого она жаждала. Это бесило ее. Она считала, что имеет все права быть равной аристократам, и ненавидела тех, кто презирал ее, делая все возможное, чтобы ускорить их падение. Я был глуп, и она безжалостно использовала меня в своих целях. Когда, в конце концов, толпа черни окружила замок Гийяр, она возглавляла ее, размахивая трехцветным флагом. Она надеялась, захватив замок, получить его в качестве награды за свои услуги. Возможно, ей это и удалось, не знаю. Все, что я выяснил позднее – это то, что наш ребенок умер…
Беренис застыла.
– Ребенок?! – воскликнула она.
– Маленькая девочка по имени Лизетт. Ей было два года, – он сказал это нежно, и было что-то такое в его голосе, что вызвало в ней волну дрожи.
Ей с трудом удалось сдержаться, чтобы не обнять его, не прогнать поцелуями щемящую, безысходную печаль и сказать, что скоро будет другой ребенок, их ребенок – бесценный дар, посланный судьбой, чтобы любить его и заботиться о нем. Теперь она поняла все. Высокопробную сталь, из которой он был отлит, закалили в огне. Как ужасно было чувствовать себя такой молодой, такой невежественной, и как ей хотелось быть более сведущей и искушенной, не понимая, что именно в чистоте и оптимизме ее юности заключено его спасение.
Он откинулся на подушки. Его щеки побледнели под загаром. Любовь дала ей смелость отбросить в сторону одеяло и прильнуть к его плечу прежде, чем он смог остановить ее:
