Жанна Монтегю - Укрощенная любовью
Стук в дверь прервал эти размышления, и вся тревога, страх и боль прорвались наружу кипящей яростью, когда она обнаружила за дверью Джульетт, требующую, чтобы ее впустили. С ней была Ли, держащая корзину с травами, поверх которых лежало нечто странное, сплетенное из куриных перьев и веток.
– Что все это значит? – крикнула Беренис.
– Заклинания для быстрого выздоровления хозяина, – пробормотала старуха.
– Плохая медицина, – заключил Квико непреклонно.
– Заткнись, дикарь! – Джульетт попыталась войти в комнату.
– Что ты хочешь? – Беренис заслонила проход, сверкая глазами, словно львица, защищающая своих детенышей.
– Я нужна ему! – Джульетт ответила ей таким же яростным взглядом властной, уверенной в себе женщины.
– Ему не нужен никто, кроме меня. Я его жена, – твердо сказала Беренис.
Джульетт была спокойна и осторожна, как змея:
– Что ты знаешь о нем? Ты, со своими чопорными манерами! Что ты можешь предложить такому мужчине?
Если бы в этот момент в руках Беренис оказалось оружие, она бы убила ее. Бешенство кипело в ней, непреодолимое кровожадное неистовство, от которого она вся дрожала.
– Убирайся! – зашипела она злобно, сжав кулаки и напрягшись, готовая броситься на нее. – И забери эту чертову ведьму! Нам не нужны ваши дьявольские амулеты и заклинания. Я предупреждаю тебя – впредь держись от него подальше или будешь иметь дело со мной!
Джульетт смотрела на нее сквозь прищуренные веки с ледяной улыбкой на губах.
– Я уйду, но не думай, что это конец. Я никогда не сдамся. Мои боги накажут тебя! – И она пошла прочь, по-прежнему злобно улыбаясь.
Себастьян услышал шум и зашевелился.
– Эти чертовы женщины, – слабо пожаловался он Грегу, который заканчивал перевязку. – Они везде устроят скандал. Выпроводи их, сделай одолжение!
Квико, помогающий ему снять оставшуюся одежду, поджал губы и сказал с ноткой порицания:
– Жена должна оставаться со своим больным мужем.
Угрюмое выражение застыло на осунувшемся лице Себастьяна:
– Они все одинаковы, все до единой!
– Вот уж чудовищно огульное утверждение, – сказал Грег медленно, растягивая слова.
– С чего ты взял, что она отличается от других?
– Иногда для умного человека ты можешь быть чертовски глуп. Она прекрасная женщина! Я говорю тебе: если бы ты не был моим другом – а ты временами бываешь просто невыносимым ублюдком! – я попытался бы увести ее у тебя. Есть сотни способов избавиться от соперника – несчастный случай на охоте, шальная пуля, предательский удар ножом в спину… Но она любит тебя, а ты, дурак, этого не видишь!
«О Боже! Он не должен был говорить этого, – думала Беренис. – Я не хочу, чтобы Себастьян знал». Но Грег сказал, и слов не вернуть назад. Она с тревогой взглянула на своего мужа, гадая, услышал ли он утверждение Грега сквозь пелену боли и изнеможения.
Гнев растворился в его глазах, оставив их непроницаемо-спокойными. Грег заключил, что его слова упали на бесплодную почву, но когда снова взглянул на своего пациента, то обнаружил, что тот спит.
– Это для него лучшее лекарство, – сказал он, улыбаясь, Беренис. – Не позволяйте ему вставать и не поощряйте никакой активности, от которой может открыться рана. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Думаю, да, – пробормотала она, вспыхнув, и начала поспешно убирать тазы, испачканные в крови куски полотна и приводить комнату в порядок, что неизбежно приходится делать после любой операции.
– Прекрасно! Значит, увидимся утром. Идемте! – и Грег выпроводил всех из комнаты.
Ночь спустилась на землю быстро и незаметно, и звезды мерцали на небе, словно алмазная пыль. Даже в этом водовороте бурных чувств Беренис испытывала странное удовлетворение и не хотела больше ничего, кроме как предупреждать любое желание Себастьяна. На этот раз он был почти беспомощным и зависел от нее.
Он спал, и она села рядом, любуясь каждой черточкой его лица, и стала грезить наяву о том, чтобы остаться в Мобби Коув, никогда не возвращаться в город и бродить вместе с ним по лесам и равнинам. Ночевать под звездным куполом, чувствовать, как внутри нее шевелится ребенок, и сказать ему, смеясь, что он скоро станет отцом. Она представляла, как он будет счастлив, услышав эту новость, как удивление и радость вспыхнут в его глазах. Быть может, он заключит ее в объятия и крепко прижмет к себе, называя своим сокровищем, как делал в редкие мгновения их гармонии… Она зажгла свечи, разделась, смыла грязь многомильной скачки, затем, обнаженная, скользнула под одеяло, ощутив жар его тела. Она не хотела спать, боясь даже на миг перестать чувствовать его рядом. Быть может, у нее впереди еще слишком много одиноких ночей, когда не будет возможности смотреть на него, прикасаться к нему…
Она должна наполнить себя им, насытить каждую клеточку своего существа воспоминаниями, впитать его запах, этот мускусный, возбуждающий аромат, принадлежащий только ему. Она прижалась теснее, касаясь губами его кожи, ощущая вкус пота и возвращаясь к его губам в непреодолимом желании вобрать его в себя и быть в ответ поглощенной им. Беренис была очень осторожна, стараясь не задеть его раненую руку, но страстно желала, чтобы он проснулся.
Словно она была наваждением, посланным, чтобы преследовать его даже во сне, он ощутил ее рядом и зашевелился, когда ее пальцы пробежали вниз, к его паху, зная, как доставить ему удовольствие. Тогда он, казалось, окончательно проснулся и, не говоря ни слова, коснулся ее лица. Медленно, нежно, в полном молчании они слились в поцелуе. Когда он отстранился, она погладила пальцами его лицо – не со страстью, а радостно наслаждаясь ощущением его кожи, его тепла. Он наклонился, чтобы еще раз поцеловать ее полуоткрытые губы, затем снова погрузился в глубокий сон.
Беренис не спала. Ее мозг лихорадочно работал. Он забылся сном, и она ощущала его отдаленность с трепетной дрожью. Чтобы успокоиться, она подумала о зарождавшейся в ней новой жизни, и это было так сладостно, что сердце ее защемило. Она повернулась на бок лицом к Себастьяну, отчаянно желая поделиться своей новостью и в то же время страшась заговорить. Он может не хотеть этого, но это уже было здесь, в ней, и росло с каждой минутой. Пройдет еще несколько недель, и она, наверное, почувствует, как ребенок зашевелится. Как долго еще сможет она скрывать? И что он сделает, когда узнает? Она была не в силах догадаться, и это наполняло ее отчаянием. Но она знала, что как бы грубо он с ней ни обращался, ее, пойманную в сети любви, уже ничто не могло спасти…
Как ни странно, это признание не принесло с собой ожидаемой безнадежности – совсем наоборот. Она свернулась клубочком рядом с ним, наблюдая за игрой теней в теплом уюте комнаты, счастливая тем, что может лежать и слушать его ровное дыхание, коснуться его рукой и знать, что он действительно здесь – живой человек из плоти и крови, а не какое-то расплывчатое видение, созданное ее романтическим воображением.
