Джорджетт Хейер - Роковой сон
Передохнув сутки в Сен-Жаке, куда, как было принято, отовсюду стекались люди в лагерь герцога — кто с жалобами, кто из любопытства, а многие в надежде на щедрость богатых лордов, сопровождавших правителя. Особенно среди них бросались в глаза калеки и прокаженные, звяканье колокольчиков, которые носили прокаженные, целый день то и дело раздавалось вокруг лагеря. Больным редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но тут, едва герцог с эрлом сели перекусить на свежем воздухе, прибежал запыхавшийся Фицосборн, бесцеремонно возвестив:
— Ваша милость, мне кажется, вы должны посмотреть представление, которое я только что видел! Никогда не подозревал, что на свете могут существовать такие уроды!
— О чем это ты толкуешь, Вильгельм? — снисходительно посмотрел на него герцог, привыкший к тому, что экспансивный сенешаль быстро впадает в восторг.
— Это женщина, от пояса разделенная надвое, — объяснил Фицосборн. — Вы будете смеяться, но, не быть мне живым, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки! И все это стоит на двух ногах. Рауль, когда вы проверяли час назад сторожевые посты, случайно не видели ее?
— Видел, — без удовольствия признался Рауль. — Конечно, немалая диковина, но уж больно отвратительная.
Герцог взглянул на стоящего за креслом фаворита.
— Это действительно чудо, мой Страж, или плод воображения Вильгельма?
Рауль улыбнулся.
— Конечно, что правда, то правда, существо удивительное, но смею вас заверить, вас затошнит, едва вы его увидите.
— Желудок у меня крепкий, — возразил герцог. — Как решим, эрл Гарольд? Поглядим на уродку?
— Я бы много дал, чтобы увидеть, — признался эрл. — Надо же, женщина с двумя головами! И что, обе головы могут говорить? А может одна молчать, а другая говорить?
У ног герцога пристроился Гале, Вильгельм толкнул его, приказав:
— Вставай, шут! Беги и приведи сюда уродку. Так что ты ответишь на вопрос эрла, Фицосборн?
— Да, когда-то так было. Отец этого существа, крестьянин здешних мест, рассказывал, что одна голова просила есть, а вторая в то же самое время разговаривала; или одна спала, а вторая бодрствовала… Но год назад одна половина умерла, а вторая осталась жить, и это можно считать еще большим чудом!..
— Одна половина мертва, а вторая жива? Неужели такое может быть? — недоверчиво спросил Гарольд. — Я еще больше захотел увидеть эту странную и ужасную женщину!
Рауль спокойно возразил:
— Молюсь, чтобы вас не вырвало от одного ее вида и запаха, милорд.
Гарольд посмотрел на него с немым вопросом, но Рауль только сказал:
— Сами увидите! А что до меня, так зрелище не из приятных.
Герцог отложил ножку каплуна, которую как раз в этот момент обгладывал.
— Прислушайтесь к Раулю, эрл Гарольд. Некоторые зовут моего фаворита Стражем, а другим он известен под именем Привереда, а также как Друг Одинокого. Так, Рауль?
— Думаю, что так, но я не думал, что это до вас дойдет, ваша милость.
Герцог улыбнулся.
— И все же тем не менее ты знаешь меня не лучше остальных, — загадочно заметил герцог.
Увидев приближающегося шута, Вильгельм обратился к нему:
— Так ты привел уродку, дружище?
— Да, братец, она уже приближается. — Гале кивнул на странную, закутанную в покрывала фигуру, которая медленно приближалась к ним, волочащимся шагом, поддерживаемая под руку каким-то крестьянином.
Герцог подальше отодвинул тарелку и положил руки на стол.
— Подойди, добрый человек, покажи свою дочь, чтобы я собственными глазами мог увидеть, как Господь вылепил ее, — доброжелательно обратился он к крестьянину.
Из-под покрывал раздался приглушенный тонкий невыразительный голос:
— Лорд, меня лепил не Бог в своем милосердии, а дьявол.
Герцог нахмурился.
— Что за богохульные слова ты произносишь, девушка? — Он подал знак. — Подойди поближе и сними свои покрывала. Ты уже, говорят, показывала себя моим солдатам, покажи и мне.
Женщина подошла к столу, от нее повеяло такой непереносимой вонью, что казалось, будто теперь надо всем царил запах этой гниющей плоти. Эрл Гарольд быстро поднес к носу салфетку, зажав его пальцами.
— Сейчас увидите, сеньор, правду ли я говорил! — воскликнул Фицосборн.
Отец уродки, многократно выразив герцогу свое почтение, начал снимать многочисленные шали, целиком скрывавшие бесформенную фигуру. Когда все было наконец снято, он сделал шаг назад, как бы даже с гордостью представляя дело рук своих:
— Ваша светлость, вот такой она родилась.
— И только ее живот веселился: «Слава Богу, меня будут кормить два рта!», — вставил Гале и ткнул своей погремушкой в эрла Гарольда. — Ну, что, кузен, тебя тошнит?
Гарольд тут же встал, неуклюже пытаясь снять висящий на поясе кошелек. Женщина стояла перед ними обнаженная, окутанная вместо покрывал зловонием, исходящим от ее мертвой половины, свисающей сбоку. Эрл побледнел, и его тут же в самом деле чуть не вырвало от омерзения. Мертвая половина почти разложилась, высохшие руки свисали до самой земли и покачивались при каждом движении уродки, а голова тряслась и подпрыгивала на ходу, проеденная червями, плоть отваливалась от костей.
Эрл отбросил салфетку в сторону, как будто он был недоволен собой, что ему требовалась такая защита, близко подошел к несчастной, возложив руку на грустную живую голову.
— Бог пожалеет тебя, бедняжка, как жалею и я, — ласково сказал он.
Гарольд вложил в слабые руки уродки кошелек и, не оглядываясь, отошел.
Герцог внимательно наблюдал за ним.
— Его тошнило, но он смог прикоснуться к ней, справившись со своим отвращением, — пробормотал он, бегло взглянув на Рауля. — Да, в нем определенно есть величие.
Герцог повернулся к Фицосборну.
— Проследи, чтобы ей дали кошелек и от меня. — Он еще раз взглянул на уродку. — Дитя мое, я думаю, что свое чистилище ты проходишь здесь, на земле. Иди же, как указывает тебе Господь наш. — И посмотрев вслед удаляющейся паре, сказал с гримасой оживления: — Боже, ну и вонь! Дай мне розу, Вильгельм. Что за влюбленная малышка подарила ее тебе?
Фицосборн рассмеялся и, вытащив из скрепляющей мантию фибулы цветок, подал его герцогу.
Вильгельм вдохнул его аромат.
— Ты был прав, Рауль, ужасное зрелище.
Гале, который некоторое время молчал, рисуя пальцем на пыльном стекле окна, поднял голову и пристально посмотрел на герцога. Его взор пылал каким-то потусторонним огнем, лоб влажнел от пота, а голос звучал, как чужой:
— Братец, перед тобой явилась тайна, а у тебя не хватает мозгов ее разгадать.
