Роксана Гедеон - Дыхание земли
– Ах, вот что вас интересует?!
Похоже было, я его не на шутку разозлила. Двумя широкими шагами он преодолел расстояние, разделявшее нас. Я даже еще не успела испугаться, как его руки с силой опустились на мои плечи, рывком скользнули ниже, обхватили талию. У меня перехватило дыхание, я на миг испытала настоящую, слепую, нерассуждающую панику, пребывая в неизвестности, то ли он задушит меня, то ли изнасилует. Вот так, вблизи, он казался ужасно высоким. Он тряхнул меня так, что чуть не сломал мне шею.
– Если наш брак и является фарсом, то это только из-за вас, милая дама, ибо я давно готов быть вашим мужем, и слово за вами!
Его губы почти коснулись моих, но я в ужасе замотала головой, не в силах как-то иначе проявить свой протест. К неслыханной дерзости его поступков прибавилось еще одно, новое унижение: он прижал меня к своему необыкновенно мускулистому, напрягшемуся телу, и я ощутила у себя между ног… то, что он хотел, чтобы я ощутила. Это твердое вжалось в меня, вызывая первобытную ярость, смешанную с изумлением. На миг я почувствовала себя порабощенной, сгорающей в огне его страсти пополам с яростью. Потом дикое возмущение охватило меня; вспыхнув, я рванулась назад и даже не поверила, когда он отпустил меня.
– Вы не только мерзавец! Вы еще и вести себя не умеете! Как это вульгарно! Вульгарно до отвращения!
Я едва смогла выкрикнуть это, чувствуя, что силы покидают меня. Ноги почему-то стали ватными. Самые противоположные чувства обуревали меня: возмущение и какое-то странное, особенно в нынешней ситуации, радостное любопытство… Что он за человек? Что за мужчина? Ах, я просто последняя дура, если так взволнована сейчас!
Тяжело дыша, он отступил.
– Идемте, сударыня.
– Я не могу бросить брата.
– Я сообщу своим людям, и он, без сомнения, извинит вас. У вас есть достаточное оправдание.
– Какое еще оправдание? – спросила я враждебно.
– То, что вы, покинув его, лишь любезно исполнили просьбу своего супруга.
Я почувствовала себя оскорбленной до глубины души – и тем его наглым поступком, и этой теперешней холодностью. Мне уже стало ясно, что он не отступится. Что ж, я уступаю… Но когда герцог поднял свой плащ и протянул мне руку, я презрительно отвергла ее и пошла через лес сама, вздыхая и спотыкаясь.
Ужин, несмотря на приезд братьев, был немой. Все молчали. Ни Александр, ни Поль Алэн ничего о поездке не рассказывали, и их никто не расспрашивал. Я, пожалуй, ни разу ни на кого не взглянула. Случай у охотничьего домика не давал мне покоя.
Какой бесстыдный поступок… Это надо же – в таком обнаженном виде выставить напоказ свое вожделение! Все-таки он, вероятно, не имеет ко мне ни капли уважения, раз осмелился так поступить. Хотя, с другой стороны… я его жена и… Черт бы побрал этого герцога, его никак не поймешь!
Единственное, что я теперь понимала, – он вовсе не холоден ко мне и ему стоит больших усилий держаться так безразлично. Я хожу по краю обрыва, без сомнения; любой мой поступок может спровоцировать его. Господи, как мне все это надоело! Уж лучше бы ситуация разрешилась: либо в ту, либо в другую сторону. Только не эта неопределенность! Ничего нет хуже ее… Если уж он так хочет, пусть станет мне мужем; я к этому особого желания не испытывала, но была настолько измучена подобным противостоянием, что готова уступить, поддаться.
Он не отпустит меня с Антонио, это уж точно… Ни за что не отпустит. И на что он рассчитывает, удерживая меня при себе? Что я вдруг воспылаю страстью? Что я смогу простить его… забыть то, что он мне причинил? Что я забуду обман?
Голос Александра вернул меня к действительности. Герцог приказывал затопить камин в бильярдной, принести туда сигары и коньяк. Это было что-то новенькое. Разве он намерен обживать этот дом?
Не сказав мне ни слова, Александр поднялся из-за стола и вышел вместе с Полем Алэном.
Сегодня у них, вероятно, будут мужские посиделки.
Два часа спустя, убедившись, что Антонио перенесли в дом и оказали ему помощь, я шла через анфиладу комнат к лестнице и не могла не подойти к двери бильярдной. Даже здесь, за дверью, чувствовался сильный запах сигар: внутри, вероятно, было изрядно накурено. Стучали шары, падая в лузу. Слышались шаги и голоса… Я спросила сама себя, что здесь делаю, и не нашла ответа.
– Будем надеяться, что тот труп – это действительно он, – сказал Александр.
– Кто знает… Рутковски – растерзан волками? При такой встрече я бы больше опасался за волков, чем за него.
– Во всяком случае, у нас не было другой ниточки… Надо ждать, Поль Алэн. Если он не издох, рано или поздно мы о нем услышим.
Сквозь щель в двери я видела бесстрастное, но жесткое лицо Александра. Одним точным ударом кия он послал шар в лузу.
Я поднялась к себе, опасаясь, что кто-нибудь застанет меня за унизительным подслушиванием. Как я поняла, Рутковски они не догнали и не убили, а вероятно, лишь обнаружили его обезображенный труп. Следует надеяться, что это конец, последняя точка в этой скверной истории.
Я медленно раздевалась, чувствуя себя слишком потрясенной, чтобы терпеть общество экономки. Я досадовала на себя, что так много думаю о случившемся, но не думать не могла. Александр, судя по всему, намеревался теперь оставаться в Белых Липах. Я даже не знала, как к этому отношусь. Хотела и избавиться от него, и понять. Хотя бы узнать получше. До сих пор мы с ним ни разу не поговорили по-человечески.
4
На следующий день приехали из Сент-Элуа дети.
Уже за два часа до их приезда я была сама не своя от нетерпения. Особенно мне не хватало девочек – таких маленьких, несмышленых… О них никто не может позаботиться так, как я. И меня очень бы огорчило, если бы после месяца разлуки они не узнали меня.
Когда тяжелый добротный фиакр показался на подъездной аллее, я бросилась вперед, не в силах ждать на крыльце. Аврора первой соскочила на землю, кинулась мне на шею, прижалась к моему плечу.
– Какой чудесный дом, мама! Мы теперь всегда будем здесь жить?
Я расцеловала ее, такую хорошенькую и взрослую, но заговорила о другом.
– Дорогая, я столько платьев для тебя купила! Ступай к себе, посмотри.
– О, значит, теперь я смогу принять первое причастие!
Я улыбнулась в ответ. Теперь у нее будет все, что нужно, – белоснежное пышное платье и белая прозрачная вуаль. Близняшки безмятежно улыбались на руках у Маргариты, оглядываясь по сторонам с любопытством и волнением, и явно были в восторге от того, что все ими так восхищаются, – и Элизабет, и Гариб, и конюх. Я подбежала к девочкам, схватила их в охапку, целуя по очереди то Веронику, то Изабеллу. Боже, как же они выросли! И какие стали очаровательные! Я прижала их к себе в эгоистичном порыве материнской любви, но они сразу же воспротивились такому обращению и замотали головками, упираясь в меня ручками. Смеясь, я слегка отпустила их…
