Виктория Холт - Неуемный волокита
— Мадам, — ответил Сюлли, — я вас не понимаю. Никакого младенца Франции не существует!
Глаза мадам де Сурди вспыхнули опасным огнем.
— Так вы отрицаете, что это ребенок короля?
— Я не могу ни утвержать этого, ни отрицать. Но я знаю, что ребенок этот внебрачный и поэтому быть младенцем Франции не может.
Мадам де Сурди онемела от гнева, но мысленно поклялась, что Сюлли за это поплатится.
Она немедленно отправилась к Габриэль и рассказала о случившемся.
— Теперь, моя девочка, ты должна потребовать королевских крестин для Александра и удаления этого наглеца Сюлли.
Поняв, что мадам де Сурди женщина опасная, Сюлли тут же пошел к королю и передал разговор с ней.
— Сир, — сказал он, — тетушка герцогини алчная особа. Ей хочется управлять вами через племянницу. Она властно, будто королева Франции, выговаривала мне за пересмотр суммы выделенных на крестины денег.
— Я всегда ее недолюбливал, — задумчиво произнес Генрих.
— Сир, полагаю, вы не позволите подобной женщине распоряжаться собой.
— Черт возьми! Ты прекрасно знаешь, что нет.
Сюлли успокоился.
Подученная тетушкой, Габриэль явилась к Генриху в слезах и заявила, что Сюлли оскорбил ее.
— Послушай, любовь моя, — мягко объяснил Генрих. — Сюлли исполняет свой долг перед королевством. И не слушай тетушку, если она говорит тебе что-то другое.
— Генрих, Сюлли нанес мне оскорбление. Вызови его. Хочу поговорить с ним в твоем присутствии.
Король пожал плечами.
— Прекрасно. Сюлли объяснит тебе мотивы своих поступков, и, надеюсь, ты поймешь, что он очень умен. Учти, любовь моя, он один из моих лучших министров.
Тетушка взвинтила обычно сдержанную Габриэль, и она так уверилась в своей власти над королем, что решила, будто может удалить Сюлли от двора. Именно с этой целью она и пришла к Генриху. Ей было ясно, что этот человек противится ее браку с королем и ради детей от него надо избавиться.
Когда Сюлли вошел и поклонился, Габриэль надменно отвернулась.
— Между вами возникли легкие разногласия, — сказал Генрих. — Сюлли, объяснись.
Не успел тот заговорить, как Габриэль резко произнесла:
— У меня нет желания выслушивать слугу.
— С-слугу? — запинаясь, пробормотал Сюлли.
— А кто же вы еще?
Генрих, увидев, как побагровело лицо его министра, рассердился.
Сюлли гордо вскинул голову.
— Сир, — сказал он, — вы понимаете, что я не могу снести такое оскорбление, и поэтому…
— И поэтому уйдешь с моей службы?
— Нам двоим нет места при дворе! — торжествующе воскликнула Габриэль.
Король повернулся к ней и резко сказал:
— Мадам, королю лучше лишиться десяти любовниц, чем одного такого министра, как месье де Сюлли.
В комнате воцарилась тишина. Габриэль так посмотрела на Генриха, словно он ударил ее. Потом медленно повернулась и вышла.
Сюлли скрыл торжество за серьезной улыбкой. Кое-кто при дворе считал, что король думает только об удовольствиях. Но он был истинным королем, и когда требовалось проявить это, не разочаровывал подданных.
Сюлли хотел подыскать для Франции надлежащую королеву, служить ей и своему повелителю до конца жизни. Но Габриэль этой королевой быть не могла.
Генрих не мог долго сердиться на любовницу. У них и раньше бывали легкие ссоры, после чего он находил утешение на стороне. Предавался любви с очаровательной Шарлоттой Дезессар, родившей ему двух дочерей; позволял себе легкие фривольности с аббатиссой Монмартрской обители и юной дамой по имени Эстер Энбе, родившей ему сына. Эти похождения развлекали Генриха, однако те министры, что придерживались пуританских взглядов, трепетали за его душу.
Они все до единого считали, что королю надо жениться, как только представится эта возможность; многие стояли за брак с Габриэль, уже родившей ему двух сыновей.
Жениться на Габриэль было проще простого, но тут неодолимым препятствием являлась Марго.
Ей уже исполнилось тридцать шесть, она очень располнела. Годы, проведенные в Юссоне, представляли собой череду любовных связей. И чем старше становилась Марго, тем больше ее тянуло к молодым любовникам. Из каких они слоев общества, ей было все равно. Интересовало ее лишь физическое совершенство. Нередко она вызывала к себе в спальню какого-нибудь конюха или пажа и переводила их в любовники.
Последней сплетней юссонских пересудов явилось ее внезапное увлечение сыном угольщика; молодой человек пел в церковном хоре, она впервые увидела его, когда он пел для нее во дворце. Голос у него был превосходный, но Марго обнаружила в нем еще кое-что привлекательное.
Она сказала, что он должен остаться в Юссоне.
Когда юноша ответил, что ему нужно думать о своей работе, Марго засмеялась. Она даст ему поместье, поэтому о работе можно будет забыть; сделает его своим секретарем, это явится отличным поводом остаться при ее маленьком дворе.
Марго ревновала своего хориста и, боясь, что он прельстит других женщин, как и ее — потому что окружающие во всем ей подражали, — распорядилась снять покрывала со всех кроватей и поставить их на такие высокие ножки, чтобы она, не нагибаясь — этому мешала тучность — видела, не прячется ли под ними ее любовник.
Новый фаворит очаровал Марго, и она осыпала его благодеяниями. Даже сама решила выбрать ему жену; брак, естественно, преследовал корыстные цели. Она удалит молодую в брачную ночь и займет ее место, а молодой человек получит имения этой дамы. Марго это представлялось весьма заманчивым, но, к сожалению, любовник ее перед самой свадьбой простудился и через несколько дней умер.
Марго слегла от горя, и даже самые красивые придворные не могли утешить ее в течение нескольких недель.
— Я так страдаю, а тут еще муж изводит меня требованиями развода, — плакала она. — И ведь для чего ему нужен развод! Чтобы жениться на своей шлюхе! Тоже мне, королева Франции. Она вела отвратительную жизнь, пока король не сошелся с ней. Нет, Генрих, я должна уберечь тебя от этого.
Втайне Марго решила не давать развода Генриху, пока есть вероятность, что он женится на Габриэль д'Эстре.
Генрих решил, что не может быть счастлив без Габриэль. Другие связи были мимолетными, после них он всегда возвращался к ней еще более влюбленным, чем прежде.
Габриэль забеременела вновь, а он, к сожалению, не мог жениться на ней, однако надежды не терял; хотя Марго и продолжала упрямиться, ему казалось, что ее можно будет уломать. Близился великий пост — Генрих не любил это время. В дни поста его набожные советники становились более несговорчивыми.
