Рэйчел Кейн - Принц Теней
Она была права. И я вдруг вздрогнул, вспомнив про ведьму и ее слова о проклятии. И последние, предсмертные слова Меркуцио.
– Безумие или любовь – но дело сделано. И сделано окончательно. И теперь не в нашей власти что-либо изменить.
– А вы понимаете, как это меняет все для нас? – Теперь она наконец смотрела на меня, а румянец все еще пламенел на ее щеках. Пальцы ее беспокойно шевелились, трогая деревянную столешницу. – Когда об этом узнают – а об этом обязательно узнают, она ведь не захочет загубить свою душу, вступив в брак с графом Парисом, и брат Лоренцо не позволит ей это сделать… так вот, когда правда выплывет наружу – тогда мой дядя больше не сможет ее выдать замуж.
– Зато сможет вас, – сказал я. – Я понимаю.
Меня поразило, как быстро она все просчитала, несмотря на все волнения сегодняшнего дня и ночи.
– Я думаю, вам больше не грозит заточение в монастыре.
– Возможно. Но зато мне грозит другая опасность… Я же не Джульетта – я никогда не готовилась к тому, чтобы выйти замуж за незнакомого мне человека и рожать от него детей на благо семьи. Я не знаю… не знаю, смогу ли вынести это. – Она тут же смутилась от своих слов, я видел это, и перевела разговор на меня: – Ну, зато ваше положение улучшилось благодаря всему этому.
– О да, это точно. Я теперь потенциальная жертва наемных убийц Капулетти и их глупых, но исполнительных сторонников, – усмехнулся я. – Так что расскажите мне еще раз, какая большая удача свалилась мне на голову – и я смогу как следует это оценить, Розалина.
Она рассмеялась тихонько, прикрывая рот ладошкой, словно боясь, что кто-нибудь услышит этот неподобающий ей смех – она ведь должна была быть в трауре. Наверно, она испытывала чувство вины за то, что на самом деле не чувствует горя по поводу смерти брата, а только облегчение от мысли, что больше он не будет мучить ее.
– Простите, – проговорила она. – Я не учла, что у розы всегда бывают шипы.
– Ядовитые шипы. Отравленные. А еще отравленное вино и отравленное мясо. Мне предстоит не самая легкая жизнь, это я вам обещаю. – Я поколебался, но потом все же сказал: – И… сегодня последний раз, когда Принц Теней совершает ночную прогулку. Отныне и навсегда я – всего лишь Бенволио Монтекки.
– Всего лишь? – Ее голос вдруг стал неожиданно теплым. – Это не так мало, вы ведь понимаете?
– Наследник-полукровка – это вряд ли то, о чем мечтал мой дядя, – объяснил я. – Все не так просто, как вы думаете. Цвет моих глаз никогда не даст им забыть о том, кто я есть.
Это поразило ее, как будто Розалина никогда даже не думала о таких вещах, и мне это очень понравилось.
– У вас очень красивые глаза, – проговорила девушка и, судя по тому, как она покраснела, тут же пожалела о своих словах. – Я хотела сказать, необычные…
Я встал.
Она тоже поднялась, словно защищаясь, и ее взгляд метнулся к кинжалу, который валялся около постели.
– Нет, – произнес я. – Я не обижу вас.
– Не обидите? – Она облизнула губы. Лучше бы она этого не делала: мне было трудно отвести от них взгляд – так они заблестели в свете свечей. – Но мужчины всегда обижают женщин. Причиняют им боль.
– Совсем не всегда, – ответил я. Не стоило продолжать этот разговор, но она сама хотела этого. – Разве боль вы видели, когда заглянули за полог постели вашей кузины?
Она отвела взгляд в сторону, щеки у нее вспыхнули.
– Я… не думаю.
– Тогда чего вы боитесь?
– Погибнуть. Потерять себя. Проиграть.
– В этой битве могут проиграть обе стороны. – Я теперь был очень близко к ней, опасно близко. – И победить могут обе. Я знаю.
– По опыту.
Я слегка улыбнулся.
– Я не ребенок. Мужчины должны разбираться в некоторых вещах.
Ее губы были полуоткрыты, глаза расширены, и я хотел… я так отчаянно хотел поцеловать ее, попробовать на вкус ее сладкую манящую смуглость… но сделать это означало пропасть – погибнуть, как погиб Ромео. А я не готов был, вернее, не совсем готов был променять на это душу.
Но я был очень, очень близок к этому.
Я усилием воли заставил себя отодвинуться от нее, и я увидел в ее глазах виноватое облегчение, когда она тоже отодвинулась.
– Я поверю вам, – сказала она, вкладывая в свои слова гораздо больше смысла, чем могло показаться. – А как вы собираетесь отсюда выбираться?
– Ну, может быть, как Клеопатра, закатанным в ковер?
– К сожалению, у меня нет ковра подходящего размера, который скрыл бы вас с головой. – Мы вернулись на твердую почву, и она даже смогла улыбнуться. – В саду слишком мокро – вы наследите там, и эти следы выдадут ваше присутствие.
– Я пройду через черный ход, через дверь для слуг, так же, как и пришел, – сказал я и, нырнув под ее кровать, вынырнул с ночным горшком в руках. Она охнула, на этот раз с веселым смущением. – Мне приказали помыть ночные горшки, между прочим. Но не волнуйтесь, я не стану забирать его с собой. Я оставлю его там, где ваши слуги смогут его найти.
– Вы не можете… – Я поднял горшок вверх с победным видом, и она расхохоталась, не выдержав. – Вы сумасшедший, вы знаете об этом?
– Может, это и сумасшествие, но это зато точно сработает. – Я слегка поклонился. – К вашим услугам, синьорина.
– Я бы вас ударила, если бы у вас в руках не было этого…
Я поставил горшок на пол.
– Прошу вас, ударьте меня. Я заслужил это.
Она подалась вперед и занесла руку, но когда ее рука опустилась – это вовсе не была пощечина, это было нежное прикосновение, и потом…
Потом я пропал.
Я уже целовал ее раньше, но тогда это было мельком, на бегу и без всякой нежности – это был прощальный, отчаянный поцелуй, мы оба знали, что больше никогда не увидимся, мы вложили в тот поцелуй всю горечь, все боль этого знания… а сейчас все было по-другому: сейчас в нашем поцелуе было все, что могло бы быть между нами, что должно было бы быть между нами и чему никогда не суждено было произойти. Это было безумие, это было волшебство, и в какой-то момент я понял с фатальной ясностью, почему мой кузен принес и свою жизнь, и наши жизни в жертву своей любви. И если это было колдовство – тогда мне начинало нравиться это колдовство.
У Розалины Капулетти был вкус моей мечты. И теперь я понимал, что она действительно моя мечта.
Не знаю, как ей удалось найти в себе силы, но она сделала шаг назад… от меня. Я видел, что она сильно побледнела, что ноги ее практически не держали, что у нее явно кружилась голова, а движения стали странно неловкими. Я видел, как сильно она сжимала кулаки, словно собиралась наказать самое себя за свой грех.
Я не мог говорить. Совсем.
– Вы должны уйти, – прошептала она. – Господи, господи, что с нами происходит? Как это вообще возможно? Мы же не дураки, мы же понимаем все… это не мы, это не можем быть мы… Нет, этого не может быть.
