Мэри Кайе - В тени луны. Том 2
В безмолвных разгромленных комнатах, где плясали черные тени и мерцали отблески огня, обитали мертвецы. В каждой комнате были кровь и тела, тела… Окоченевшие холодные тела женщин и детей, погибших с открытыми ртами и широко раскрытыми от ужаса глазами. Казалось, их рты продолжали кричать, а в мертвых глазах застыл ужас. Пожилые, верные, любящие няни, отдавшие жизни, пытаясь защитить своих питомцев.
Мужчины, темные и белые, на лицах которых застыли ярость и жажда крови.
Комиссару казалось, что их глаза в упор смотрят на него, а их рты что-то беззвучно ему говорят. Он вышел из дома, чтобы избавиться от них, но они были и здесь. Конечно же, это был сон! Вот почему было так тихо, вот почему ничего не двигалось, кроме мерцающих огней и теней. Но три звука он слышал ясно: треск огня, звук своих собственных шагов и свое собственное прерывистое дыхание!
Опаленная трава газона и опавшие листья шелестели под его ногами и он споткнулся обо что-то, что когда-то было госпожой Гарденен-Смит. Грабители сняли с нее всю одежду и непристойность ее дородного тела, вытащенного из кустов жасмина, в которых она пыталась спрятаться, показалась ему безумно комичной, и он пронзительно громко расхохотался, считая что бренди вызвал в его мозгу столь неуместный образ госпожи Гарденен-Смит, лежащей голой на его газоне.
Но при звуках этого дикого истерического хохота, наконец, что-то пошевелилось.
Это были три неловкие крадущиеся тени — гиены, привлеченные запахом мертвечины, отведав огня, убежали в тень через газон. От этого зрелища, как и от звука собственного смеха, комиссара прошиб холодный пот, и он, упав на колени возле обнаженного трупа, дотронулся рукой до холодной плоти. Нет, это был не сон. Это было на самом деле. Они все были мертвы. Он поднялся на ноги и, шатаясь, стоял и прислушивался. Но ночь и сад, и темный дом были безмолвны, как свежая могила. Был слышен лишь шорох ночного ветра, треск пламени да его собственное хриплое дыхание. В мире живых не осталось никого, кроме него, Конвея Бартона, комиссара Лунджора.
От этой мысли леденящий ужас схватил его за горло, словно из темноты появилась зловещая рука и стала его душить. Крыша одного из дальних помещений для прислуги внезапно рухнула, взметнув язык пламени и сноп искр, и огонь начал затухать. Свет гаснет, и когда его совсем не будет, он, Конвей, останется один в темноте, один с безмолвными, окоченевшими, разлагающимися мертвецами и крадущимися гиенами. Он громко закричал, зовя Измаила, Ишана, Букса, Винтер, Алекса, но ему ответило только эхо.
Огонь стал еще слабее, и он, спотыкаясь, воя и визжа, побежал. Он упал, зацепившись за тело, лежавшее вниз лицом перед черной дырой ворот, и почувствовал, что его рука коснулась другого трупа, лежащего в темноте; он снова поднялся на ноги и с воплями побежал по дороге, ведущей в безмолвный, покинутый военный городок.
Когда с первыми лучами рассвета небо стало бледнеть, Винтер проснулась и почувствовала, что Алекс отодвинулся от нее.
Через секунду-две она медленно и сонно открыла глаза, почувствовав себя, несмотря на жесткую траву под ней и затекшую руку, чудесно отдохнувшей и полной физических сил. Алекс поднялся и стоял над ней, его профиль темнел на фоне сереющего неба, и хотя было еще недостаточно светло, чтобы рассмотреть выражение его лица, она поняла, что он хмурится.
Он смотрел на нее, а она наблюдала за ним с болезненным чувством собственника. Посветлело, и лес вокруг ожил, наполнился разнообразными звуками. Присмотревшись к Алексу, Винтер заметила, что рукава и грудь его разодранного мундира черны от запекшейся крови, и ее вид моментально заставил ее вскочить на ноги. «Алекс, ты ранен, ты ранен!» — испуганно проговорила она, взяв его за руку.
Алекс медленно повернул голову и так взглянул на нее, что ее рука сразу же опустилась.
— Нет, со мной все в порядке, — сухо проговорил он.
— Но… но ведь ты весь в крови!
— Это не моя, — сказал Алекс ровным, лишенным выражения голосом. — Это кровь Нияза. Он мертв. — Он посмотрел на свой окровавленный, выцветший мундир и стал стаскивать его. Он снимал его медленно и с трудом, словно у него онемели мышцы. Мундир упал на траву. Кровь пропитала и рубашку, и, увидев это, он с чуть заметным отвращением нахмурился и отвернулся, глядя на реку. Спустя несколько секунд он, не поворачивая головы, произнес:
— Сожалею, что вчера так вышло.
Его голос не выражал ни сожаления, ни жалости, разве что чуть заметное отвращение, с которым он смотрел на окровавленную рубашку, и сердце Винтер сжалось от той же привычной боли, которую она так часто испытывала, когда смотрела на Алекса.
«Сожалеешь, мой дорогой, — подумала она. — В самом деле. Не сожалей, любовь моя ненаглядная. Все, что угодно, только не это! Любовь моя, любовь моя ненаглядная».
Ей отчаянно захотелось обнять его и сказать, что она любит его и что никакие ужасные беды и огорчения, которые произошли или еще произойдут, не значат больше ничего. Но она знала, что не может этого сказать. Он не хотел это слышать, и он бы не понял этого.
Она расправила край голубой материи, лежавшей на траве, и обмотала ее вокруг своего стройного тела. Движение оживило ее затекшую руку, но вызвало боль, от которой она с легким стоном вздохнула. Алекс услышал этот тихий звук, но понял его по-своему. Она видела, как он вздрогнул, но не обернулся.
— Я спущусь к реке, — сказал он, — ненадолго. Оставайся здесь.
Он исчез в джунглях, а Винтер прислушивалась к его шагам, пока они не смолкли. Потом она подняла его сброшенный мундир. Он ему пригодится, и она сможет отстирать пятна. Когда она вытряхивала его, из одного кармана что-то вывалилось — маленький сложенный кусочек бумаги. Она подняла его и машинально развернула. Это была ее записка — одна из тех, которые она писала ему, когда он вернулся из Лакноу, и которые Юзаф относил ему в лагерь. Он сохранил ее. Она долго смотрела на нее, а затем аккуратно сложила и вернула на место. С каждой минутой становилось все светлей, и на деревьях начали верещать птицы. В воздухе уже ощущалась жара предстоящего дня, словно еще невидимое солнце, находящееся далеко за линией горизонта, давало своим дыханием предупредительный сигнал.
Винтер завязала узлом спутанные волосы и подняла с земли свой револьвер и узел с бельем. Как и прошлым вечером, тишину нарушили какие-то птицы. Попугаи с криком слетали с деревьев к реке, и другие пернатые обитатели джунглей приветствовали рассвет.
Наконец вернулся Алекс. Очевидно, он искупался в реке, так как был снова чист. На его лице больше не было пыли и пороховой гари, а на руках — запекшейся крови. Его волосы были черны и блестели от воды. Он выстирал свои брюки и рубашку и опять надел их. Влажная материя облегала его стройное сильное тело. Но она уже начинала подсыхать. Он взял у Винтер револьвер и узел с бельем и спросил:
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)