Мэри Кайе - В тени луны. Том 2
А в пяти милях от поляны, за ущельем, в саду резиденции завыл шакал и разбудил комиссара Лунджора. Комиссар медленно приходил в сознание, и к нему стали возвращаться знакомые ощущения: болела голова, жгло глазные яблоки, а язык казался слишком большим в пересохшем рту.
Он немного полежал неподвижно, прислушиваясь к наступившей тишине. Его голова лежала на чем-то неровном и твердом. Это не подушка, а что же это? Он попытался повернуть голову и обнаружил, что не может этого сделать не потому, что острая боль в черепной коробке, вызванная этой попыткой, не давала этого сделать, а оттого, что его щека оказалась неподвижной из-за какого-то засохшего клейкого вещества.
В ушах стоял звон, и он обнаружил, что его руки лежат на теле — на женском теле, судя на ощупь — он обнаружил оборочки и прочую дребедень. Кудряшки щекотали его лоб, и он почувствовал запах фиалок. Крисси! Должно быть, она была еще алчнее его, хотя, кто знает, если он затащил Крисси в постель и не помнил об этом. Постель? Нет, он был на полу! Крисси тоже пьяна — чертовски пьяна. Должно быть, была сногсшибательная вечеринка! А что с остальными? Он с трудом продрал глаза. Проклятье, уже утро! Хорошенькое дело!
Комната была полна горячего света. Всходило солнце. Он снова закрыл глаза и понял, что ему надо двигаться. Нехорошо, если при свете дня его застанут на полу в обнимку с Крисс Уилкинсон. Он с огромным усилием поднял голову, отлепил ее от того, что ее приклеило, и быстро взглянул в лицо Крисс Уилкинсон, на ее растрепанные волосы, слишком яркие ноздри, прежде чем боль от резкого движения вызвала у него продолжительный приступ рвоты. Он беспомощно блевал, осознавая, однако (несмотря на мучительные приступы тошноты), что жаркое солнце за окнами светит какими-то странными, колеблющимися лучами. Сочтя, что худшее позади, он поднял голову и пальцами помог открыться своим слипшимся глазам. До него начало доходить, что за окном светит вовсе не рассвет. И даже не день. Была ночь, и что-то горело. «Помещение для слуг, — подумал комиссар. — Идиоты поганые! Сами себя наказали!» Он, шатаясь, поднялся на ноги и, спотыкаясь, подошел к окнам в другом конце комнаты.
Помещение для слуг полыхало уже несколько часов, так как слуги, наворовав, кто что мог, убежали, а горящий уголек из оставленной без присмотра кухонной печи упал на свернутые в рулон циновки. Огонь разгорался медленно, и только внезапный и неожиданный ночной ветер раздул его в такой пожар, что он распространился на весь ряд хижин, сложенных из сухого гнилого дерева. Комиссар с глупым видом смотрел на блуждающее пламя. От огня у него болели глаза. Но он решил, что по такому случаю половина народа уже поднята по тревоге, и пожар скоро будет потушен. Он снова повернулся к Крисс Уилкинсон. Он должен разбудить ее и отослать домой. Не стоит нарываться на откровенный скандал. Он вдруг заметил, что находится не в своей собственной спальне, а в спальне жены. А где Винтер? Милое дело, если она заходила и наблюдала эту сцену! Он сомневался, что она бы вытерпела такое. Он проковылял обратно через комнату и свалился на колени перед безмолвной фигурой на полу. «Подъем, Крисси! Просыпайся, пирушка закончилась! Там пожар, и сейчас придут парни тушить его. Крисси!» — Он встряхнул ее. Она была очень странной на ощупь. Не теплая, пухленькая и мягкая, какой Крисс была всегда, а твердая, жесткая и холодная.
По тучному телу комиссара пробежала дрожь, и вдруг наступивший шок неожиданно просветлил его мозг. Он встал так, чтобы его тень не падала на нее, и увидел, что она мертва. Не только мертва, но и зверски изувечена. Трясущейся рукой он дотронулся до своего лица и понял, что его щеку приклеила к ее груди запекшаяся кровь из этих ран. Он что, убил ее? Он не мог вспомнить. Он ничего не мог вспомнить. Неужели он зашел так далеко, что убил ее в пьяном угаре? Хныкая, он звал ее, тормоша холодное тело. «Крисси! Крисси! Нет… неправда… не может быть… я не мог. Крисси!» Он попытался встать, но не смог и на четвереньках пополз к двери. Все двери и окна в доме были раскрыты настежь, и горящие постройки заливали все комнаты ярким светом. Добравшись до холла, он встал на ноги. У его ног в дверном проеме лицом к нему лежало тело. Это был Аладин, слуга Алекса. В его руке была сломанная сабля, так как он пытался защитить дверь от ревущей толпы убийц и уложил троих прежде, чем пал сам; дверь, которую он охранял, была вышиблена. Их тела все еще лежали здесь же, ибо обезумевшая чернь не позаботилась даже о своих мертвецах. Комиссар крепко схватился за косяк двери и, долго простояв в таком положении, трясясь, как в лихорадке, поплелся, держась за стенку, дальше.
В доме стояла гробовая тишина и, кроме мест, освещенных пожаром, там царил непроницаемый мрак. Мрак скрыл многие вещи, но мерцающее пламя выявило другие. Труп ребенка, почти надвое раскроенный ударом сабли, лежал прямо в столовой, а поверх его тела, словно пытаясь защитить его, лежала его мать, Хэрриет Камерон. Хэрриет Камерон, что она здесь делала? Комиссар уставился на нее остекленевшим взглядом. Ведь она никогда не ходила на его вечеринки, — чересчур щепетильна. Хэрриет Камерон. Это был сон — отвратительный кошмар. Ему следовало пробудиться. Это, наконец, наступила белая горячка! Он больше никогда не прикоснется к спиртному. Ему следует переделать себя (оставить наркотики, женщин, выпивку). Перевернуть эту страницу. Господи! Что же это?.. Голова без тела! Голова капитана Вордла, ухмыляющаяся ему — белые зубы сверкают в мерцающей свете, выпученные остекленевшие глаза смотрят в упор на него… а безголовое тело в ало-золотой форме растянулось в ярде за ней…
В безмолвных разгромленных комнатах, где плясали черные тени и мерцали отблески огня, обитали мертвецы. В каждой комнате были кровь и тела, тела… Окоченевшие холодные тела женщин и детей, погибших с открытыми ртами и широко раскрытыми от ужаса глазами. Казалось, их рты продолжали кричать, а в мертвых глазах застыл ужас. Пожилые, верные, любящие няни, отдавшие жизни, пытаясь защитить своих питомцев.
Мужчины, темные и белые, на лицах которых застыли ярость и жажда крови.
Комиссару казалось, что их глаза в упор смотрят на него, а их рты что-то беззвучно ему говорят. Он вышел из дома, чтобы избавиться от них, но они были и здесь. Конечно же, это был сон! Вот почему было так тихо, вот почему ничего не двигалось, кроме мерцающих огней и теней. Но три звука он слышал ясно: треск огня, звук своих собственных шагов и свое собственное прерывистое дыхание!
Опаленная трава газона и опавшие листья шелестели под его ногами и он споткнулся обо что-то, что когда-то было госпожой Гарденен-Смит. Грабители сняли с нее всю одежду и непристойность ее дородного тела, вытащенного из кустов жасмина, в которых она пыталась спрятаться, показалась ему безумно комичной, и он пронзительно громко расхохотался, считая что бренди вызвал в его мозгу столь неуместный образ госпожи Гарденен-Смит, лежащей голой на его газоне.
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)