Уинстон Грэм - Четыре голубки
Хоскин поднял руку, призывая к тишине, и толпа внезапно притихла. Он запел: «Иисус будет править, там, где солнце», голос его не был музыкальным, но не дрожал. Он спел три куплета, но больше ничего не смог вспомнить. Он опустил руку. Палач выбил из-под его ног помост, и Хоскин дернулся на несколько дюймов вниз и повис на конце веревки.
Толпа загудела, а дети заплакали громче. Тело начало дергаться, кулаки сжимались и разжимались, а потом вскинулись к лицу, будто хотели сдернуть мешок. Тело забилось в конвульсиях, и два друга Хоскина протиснулись сквозь кордон, чтобы «потянуть его за ноги», как это называлось, но не смогли их ухватить. Мешок покрылся кровью и пеной. Потом судороги уменьшились, на землю закапала моча и жидкий черный кал.
Затем тело затихло, как марионетка на ниточках, как груда мокрых ковров, повешенных на просушку. Солнце зашло за облако, но теперь снова показалось и осветило сцену. Наверху кружились вороны.
Толпа начала двигаться и ослабила напор — ведь больше не на что было смотреть. Несколько человек печально притихли, некоторые возбужденно болтали, немногие радовались, но большинство было настроено флегматично, они просто ушли, посмотрев на спектакль, их мысли уже занимали другие будничные дела. Детей построили в шеренги, чтобы отправиться в школу. Торговец пирогами выкрикивал цены.
Тело опустили на землю, и тюремный доктор объявил, что осужденный мертв. Губернатор и шериф сели в карету, а четверо охранников положили тело в ту же телегу, на которой Хоскин прибыл. Хорошо одетая публика стала покидать трибуну, ведя светскую болтовню. Палач зевнул, надел сюртук и застегнул его. Несколько человек ринулись вперед, чтобы стащить веревку, которая, как считалось, обладает магической силой, но их отогнали.
Сэм плюнул на усыпанный мусором и вытоптанный вереск и присоединился к маленькой группе — горюющей семье. Как он знал, они надеялись забрать тело домой для христианского погребения.
IIДень ярмарки в Соле начался с густого тумана — в это время года обычное явление, когда стоит теплая и ясная погода. Такую погоду называли «время сардин», но лучше бы сегодня она была другой. В девять утра не видно было и половины поля, где предполагалось устроить игры, чаепитие и другие развлечения. В десять туман начал рассеиваться. В миле от Сола, по словам Джуда Пэйнтера, солнце было горячим, как навоз. Но к одиннадцати часам, когда начиналась служба в церкви Сола, туман стал еще гуще — липким и промозглым. Люди двигались по церковному двору, как призраки.
Церковь была полна, некоторые стояли. В этот день на службу всегда приходило больше всего народа, и Росса тоже убедили пойти, хотя и против его воли. Джереми очень хотел присутствовать, как и многие его приятели — к примеру, Бенджи Картер, и Демельза решила, что пойдет с ним. Россу не хотелось наткнуться на Джорджа, да еще так скоро, но Демельза, зная, что ближе к вечеру они оба будут смотреть на соревнования, убедила мужа, что в церкви можно так же легко избежать встречи, как и снаружи.
Стоило Россу сесть на скамью, как он пожалел о том, что пришел, поскольку преподобный Кларенс Оджерс помогал провести службу преподобному Осборну Уитворту. Росс инстинктивно не любил этого молодого человека с толстыми ляжками, и высокомерие Уитворта подкрепило эту нелюбовь, как и то, что Джордж дважды обошел Росса, обеспечив интересы Уитворта против кандидата Росса. Сначала женил разодетого и громкоголосого священника на Морвенне Чайновет, когда Росс как раз считал, что сможет свести ее с Дрейком. А во второй раз — когда дал ему возможность получить приход вместо живущего в бедности, но куда более заслуживающего это место Оджерса.
Всё это было досадно, а еще досаднее оттого, что Росс осознавал собственные ошибки. Если бы в обоих случаях он быстрее оценил ситуацию и действовал более активно, то выиграл бы. В обоих случаях восторжествовал порок. А когда порок процветает в христианской церкви и рядится в одежды добродетели, это выглядит оскорбительно.
Все они здесь, с горечью заметил Росс, когда началась служба. Высокая и темноволосая Морвенна рядом с хрупкой блондинкой Элизабет. Джордж с бычьей шеей, такой элегантный в коричневом сюртуке и панталонах. Пришел и Дрейк, он стоял в задних рядах, но Сэм пока не появился. Возможно, юный дуралей пропустит соревнования, и Росс потеряет свою ставку. Плечо напомнило о себе болью. Они устроили несколько матчей, и Сэм, пусть и потерял сноровку, но явно не был новичком. Многое будет зависеть от того, сможет ли он перехитрить соперника. Том Харри был громилой, но под покрытым веснушками лбом мозгов было мало. Но если Сэм начнет думать о своих молитвенных собраниях, то с ним будет покончено. Может, он не забудет сосредоточиться, если хочет заполучить еще одну душу.
Мистер Оджерс явно тревожился о проповеди. Предыдущий викарий никогда не появлялся в приходе, и для священника было ново и волнующе, что рядом сидит старший по должности, прислушиваясь ко всему сказанному со строгим выражением откормленного лица. Оджерс уже знал из короткого опыта, что некоторые аспекты его поведения подвергнутся критике, и сегодня, похоже, к мыслям викария добавились новые горькие нотки. Он уже произнес несколько суровых слов относительно звонарей, музыкальных инструментов в хоре, о состоянии церковного двора и чистоте церкви. И это был не конец. Мистер Осборн Уитворт прервал поток гневных комментариев, лишь когда прибыли Уорлегганы и пора было начинать.
Итак, служба шла своим чередом, мистер Уитворт поднялся, чтобы прочесть проповедь. Он забрался на кафедру, откашлялся и встряхнул пачкой бумаг.
Он выбрал текст из Иова: «Рефаимы трепещут под водами, и живущие в них. Преисподняя обнажена пред Ним, и нет покрывала Аваддону».
Это была неплохая проповедь, как любая другая, но явно не подходящая для праздника святого покровителя деревни, когда паства отмечала ее обращение в христианство ирландским монахом, заложившим здесь часовню одиннадцать веков назад. Но расстроенный мистер Оджерс правильно отметил, что Оззи мучает новая горечь. Никакая власяница святого Сола не могла настолько вывести из себя нового священника, как открытие, которое он сделал неделю назад.
У Ровеллы не будет ребенка.
С тех пор как она покинула дом, между ними и коттеджем, где она поселилась с Артуром, не поддерживалось никаких связей. Даже Морвенна не попыталась наладить общение с заблудшей сестрой. Всю возможную любовь к сестре вытравили события прошлой зимы. И не имело значения, что сама Морвенна не желала возобновлять супружеские отношения с мужем. Казалось, не имело значения даже то, что Ровелла своим проступком дала сестре защиту против законных требований мужа. Эта связь настолько возмутила Морвенну, что ее тошнило при одной мысли об этих событиях. Она ведь знала Оззи и не могла понять, почему сестра не находила его внимание омерзительным.
И потому между двумя домами (если коттедж Солвеев можно было так назвать) не поддерживалось никаких контактов в течение пяти месяцев, пока Оззи, отправившись по делу в Кенвин, не наткнулся на Ровеллу, навещающую новую подругу, и не увидел, что она по-прежнему столь же малопривлекательна, столь же загадочна, столь же тревожна и столь же худа, как и прежде. И когда, поборов инстинктивный запрет на подобные вопросы, он неловко прокомментировал ее состояние, она выглядела расстроенной, ее нижняя губа дрогнула, и девушка сказала: «Ох, викарий, я так об этом сожалею! Но оказалось, что я не ношу ребенка. Я была... я была слишком молода и совершила ужасную ошибку...».
При этих словах ее глаза наполнились слезами, но когда Оззи резко отвернулся, его душа почернела и обуглилась от злобного пламени, от убеждения, что его намеренно обманули, эта мерзкая девка шантажировала его и получила своё. Возможно, она была влюблена в Артура Солвея и решила таким путем устроить его жизнь. Возможно, она заключила пакт с Морвенной, чтобы унизить его и лишить положенного по праву. Возможно, ее послал сам дьявол, сам Князь тьмы, чтобы искушать и уничтожить божьего пастыря.
В чем бы ни заключалась истина, Оззи не верил в ее невиновность. Его обманули, завлекли, обвели вокруг пальца и лишили трехлетнего жалованья от недавно полученного прихода Сола и Грамблера, а жена стала неприступной. Он сделал еще две попытки, но к его негодованию Морвенна нагло и самонадеянно повторила угрозу сыну.
Это отравляло сердце, впивалось в него ядовитыми шипами, как и в его карман, и мистер Уитворт произносил проповедь из самых темных глубин души создателей Ветхого завета. Проповедь была полна гневом Господним, словами о наказании за духовные проступки, о геенне огненной, о конце семьи Иеровоама, об убийстве царей Мадиамских, рехавитов, амаликитян, о разрушении Содома и Гоморры.
Длилась проповедь сорок минут, и паства стала нетерпеливо шуметь. Но это лишь заставило Оззи повысить и без того зычный голос, вернуться к изначальной теме и процитировать из Иова: «Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек». Это продолжалось еще пятнадцать минут, а потом оратор достиг кульминации и завершил речь так резко, как будто захлопнул дверь лавки:
