Сидони-Габриель Колетт - Гнездышко
Она устало умолкла, потянулась, задев руками раму окна, и прикрыла глаза, полные солнца и слёз. Её купальный халат приоткрылся, обнажив одну из грудей – не слишком округлую, но крепкую.
«Подумать только, ведь и я была такой, – вздохнула Коломба, любуясь ею. – Ах, бедный Балаби… Он заслуживал бы большего, чем то, что его ожидает… или уже не ожидает…»
Она откинула назад косу волос и крикнула, обернувшись в сторону расположенной в глубине квартиры комнаты:
– Так что, где кофе? Уже без четверти десять, Боже правый!
Она понизила голос.
– Алиса, знаешь, чем теперь занята Эрмина? Она постоянно на телефоне. Утром в семь часов я слышала, как она разговаривала.
– И о чём?
– Я не разобрала слов. Но тон мне не понравился. Голос был ровный, без всякого выражения. Я услышала только: «Я вам объясню. Нет-нет. Ни в коем случае». А потом она заплакала.
Они растерянно переглянулись. Дверь, соединяющая мастерскую с коридором, распахнулась от толчка ноги. С подносом в руках появилась Эрмина, сопровождаемая ароматом кофе и поджаренного хлеба.
– Два со сливками, один чёрный! – возвестила она. – Просто молоко стояло у консьержки внизу. Масло сегодня слишком мягкое. Доброе утро, мои дорогие во множественном числе.
Двигаясь между диваном и роялем, устанавливая поднос на зыбкой куче бумаг, покрывавших письменный стол, она была ловка и приветлива, как подобает благовоспитанной девице. Наполнив чашки и раздав тосты, Эрмина уселась боком на подлокотник родного гнёздышка.
– Хорошо спала, Алиса?
Алиса с улыбкой кивнула. Она с удивлением изучала пижаму Эрмины – персидские брюки из розоватого креп-сатена, пояс с шёлковой бахромой, вставку из кружев рыжеватого цвета, сквозь которые просвечивала её смуглая грудь крашеной блондинки… На босой ноге Эрмины покачивалась розовая домашняя туфля с большим серебряным цветком.
– Подумать только, и всё это обошлось всего лишь в тридцать девять франков, – заметила Алиса.
Маленькие и бледные ушки Эрмины, виднеющиеся из-под её пепельно-белокурых волос, заалели. Она бросила на сестру суровый взгляд, молча собрала пустые чашки на облупленный лаковый поднос и вышла.
– Как видно, шутки тут больше не в чести, – сказала Алиса Коломбе. – А она ведь такой не была. Но господин Уикэнд, он-то ведь остался прежним?
– Да. Но Эрмина уже не та. По-твоему, это прилично, что она знакома с госпожой Уикэнд? А я скажу: если две женщины, которым лучше бы не знать друг друга, водят знакомство – это безнравственно.
– Ты часто изрекаешь подобные бессмертные истины, моя Чёрная Голубка? Что ты-то сама знаешь о безнравственности?
В смехе Алисы звучало чувство неподдельного уважения, которое вызвала у неё сестра. В ответ та бросила на Алису взор, исполненный ребяческой честности, свойственной душам, не способным унизиться или ожесточиться.
– Слушай, Алиса, сейчас договоримся так. В твоём распоряжении туалетный столик, ванну уступи мне, я опаздываю.
– К чему торговаться! Уступаю тебе всё. Я приму ванну у себя дома. Где будем обедать? Здесь или в городе?
Большая Коломба в отчаянии развела руками.
– Два урока на Валь-де-Грас, хоровой кружок в половине третьего на самой окраине Отёйля… Как же ты хочешь, чтобы я… По пути у меня есть закусочная.
– А Эрмина?
– О, малышка не обедает дома. Работа не позволяет… по её словам. Так что ты будешь в одиночестве.
– Ну, уж мне-то есть чем заняться! – сказала Алиса важным тоном, пытаясь скрыть разочарование. – Консьержка по-прежнему поднимается сюда в полдень? Я бы хотела заплатить ей за уборку.
– Ты мне уже вчера дала денег.
– Ох, оставь это! Финансы, как и в прежние времена, я беру на себя. Предоставь мне эту возможность. Я не люблю тех денег, что имею. Итак, встречаемся…
– В родном гнёздышке в полседьмого или в семь.
– А Эрмина?
– На неё особенно не рассчитывай… Эрмина! – крикнула она громко. – Ты будешь ужинать с нами?
Ответа не было, но спустя несколько секунд Эрмина вошла, захлопнув за собой дверь. Непонятный беспорядок царил в её облике. Поясок с шёлковой бахромой был развязан и волочился сзади, обнажённое плечо выглядывало из кружевной вставки, а лицо хранило следы прерванного макияжа. Алиса застыла в ожидании, подражая Коломбе, как обычно, хранящей хладнокровие. Выражение горячности сошло с лица Эрмины, и она прислонилась к двери.
– Ты что, дралась? – спросила Коломба, не повышая голоса.
– Почти, – ответила Эрмина.
– Можно узнать, в чём дело, или нельзя?
– Нельзя.
Она завязала пояс и прикрыла обнажённое плечо.
– Ну ладно, – сказала Коломба. – Алиса интересуется, ужинаешь ли ты с нами?
– А, ужинаю ли… Да, разумеется.
Растерянно-вежливым тоном Эрмина добавила:
«С удовольствием» и машинально улыбнулась, обнажив крупные и красивые, как и у сестёр, зубы и анемичные дёсны. Затем она взглянула на Алису взором испуганного ребёнка и ушла.
– Ну? – спросила Коломба. – Ты видела? О Боже, мне пора на метро…
– Но, Коломба… Мы что, так её и оставим? Не попытаемся выяснить, уладить… Я больше не узнаю её, нашу малышку…
Склонив голову и прищурив глаз от дыма, Коломба пожала плечами.
– Можешь попытаться. Я не буду и стараться. Все эти истории с господином Уикэндом, телефонные разговоры, развод и даже анонимные письма… Ох-ох-ох…
Она пошевелила крепкими испачканными никотином пальцами, умело справляющимися с клавиатурой, привычными к струнам…
– Анонимные письма? – живо спросила Алиса. – Кому их писали?
– Похоже, Эрмина их тоже получала, – сказала Коломба неуверенно. – Один раз её вызывали…
– Вызывали? Куда это? Кто, куда вызывал?
– Кажется, он называется комиссаром по судебным делам… Вызывали туда, куда направляют жалобы по поводу семейных скандалов и… ну, в общем, шантажа…
– Но ведь не Эрмина же направила жалобу? Говори, из тебя всё надо клещами вытягивать!
– Знаешь, в этих вопросах я не так уж разбираюсь…
– Когда это произошло?
– Постой… В январе.
– Значит, её подозревали? – спросила Алиса после паузы. – Но в чём?
– Не знаю, – чистосердечно призналась Коломба. – То, что мне известно и о чём я тебе рассказала, прояснилось для меня позже, постепенно, по обрывкам телефонных разговоров, путём догадок… Ты же видишь, что к ней не подступиться… О-ля-ля, пора на метро, двое малышей ждут моего урока…
Алиса ушла, так и не повидавшись с младшей сестрой, которая из-за какого-то странного смущения заперлась в их единственной спальне. Сквозь закрытую дверь она прокричала: «Не входи, я голая и в татуировке! Да, лапочка моя, до вечера, увидимся за ужином! Тихонечко, тихонечко! А потом пойдём в кино! Да, лапуля!»
