Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Стой! – Элеонора соскальзывает с коня и подходит к рыжеволосой женщине. Из-под туфель летит гравий и грязь – ее грязь, поскольку каждый дюйм земли в королевстве принадлежит ей и Генриху, так же как и мантия на этой женщине.
– На тебе кое-что принадлежащее мне, – говорит она женщине, пристально глядя на пряжку: золотой лев с глазами из драгоценных камней, изготовленный специально для Генриха.
Женщина подбоченивается:
– Ты так думаешь?
Элеонора трогает мягкий мех по краю мантии:
– Я подарила это мужу.
Женщина смеется, запрокинув голову. Элеонора оглядывается: к ней идут двое из ее рыцарей, собирается толпа зевак.
– Сомневаюсь в этом, киска, – говорит проститутка. – Я получила это от короля Англии.
– Ты хочешь сказать, от кого-то из его слуг. Мне очень жаль, мантия была не его, чтобы дарить.
– Я получила ее от самого короля. – выпрямляется она. – Он сказал, что эти глаза напоминают ему меня, и золотая грива тоже.
– Твои заявления весьма сомнительны. – Хотя Генрих мог бы сказать такое. Когда-то он сыпал сантиментами.
– А я ему сказала: Генрих, но ведь это ты лев. И знаешь, что он ответил? – Ее губы вытягиваются в улыбке. – Он сказал: а ты, Мэйзи, coeur de lion[55].
– Не может быть! – возвышает голос Элеонора и тянется к мантии. – Как твоя королева, я требую отдать мне мантию.
– Не моя королева, – ухмыляется проститутка. – Этот титул может носить только англичанка. – Она вырывается от Элеоноры и идет прочь – но Элеонора вцепляется в мантию, дергает со всей силы и хрипит:
– Отдай сейчас же.
Женщина набрасывается на нее с раскрытыми ладонями и больше напоминая раненую птицу, а не льва, и сбивает Элеонорину шляпку в грязь. Из толпы раздаются крики:
– Дай ей, Мэйзи! Покажи, что мы думаем об иностранках!
Звук рвущейся ткани, и женщина, вырвавшись от захвата, падает. Толпа приближается, кто-то пытается выхватить мантию у Элеоноры, но на толпу надвигаются рыцари с обнаженными мечами, оттесняют всех назад и спрашивают королеву, не желает ли она посадить проститутку в тюрьму. Наоборот, отвечает Элеонора, эту женщину нужно прогнать подальше от королевского двора.
– Ты не хочешь заплатить мне за это? – кричит проститутка, поднимаясь на ноги, но сэр Томас снова сбивает ее с ног:
– Проявляй почтение к королеве Англии!
– Эту мантию я получила за оказанные услуги, – говорит женщина и добавляет: – Моя госпожа.
Элеонора достает кошелек и вываливает его содержимое на землю – поток серебра, – затем поворачивается и идет прочь, не обращая внимания на крики толпы.
– Несколько монет? – кричит вслед женщина. – Это все, что ты можешь дать?
* * *Она качает Эдмунда на коленях, обнимая, как куклу, и напевает. Ждет, когда придет Генрих. «Сердцем льва» он когда-то – раньше – называл Элеонору. Эти кричащие рыжие волосы, плохие зубы. Этот валик жира на талии, складки на шее. Крики из толпы: «Лучше английская шлюха, чем Элеонора!» Наверняка проделки английских баронов. Рассерженные тем, что Генрих дарит земли, замки и устраивает выгодные браки своим «иностранным» братцам Лузиньянам, бароны вынесли свою обиду на улицы, разжигая недовольство среди тех, кому нет ни малейшего дела до земель, замков и высокородных дочерей. Элеонора обмахивает лицо рукой и вытирает пот с верхней губы.
«Лучше шлюха, чем Элеонора!»?
Это правда, Генрих?
– В чем дело, мама? – Эдмунд, снова заболевший, заснул было у нее на руках, но теперь хлопает ее ручкой по лицу. – Не плачь, мама. Я скоро поправлюсь.
Она качает его и вспоминает брачную ночь, стихи, которые Генрих шептал, гладя на ее юное тело и покрывая поцелуями:
Мадам, каждый день я ваш,
Я вашим рабом остаюсь,
Быть вашим всегда клянусь,
Повсюду, в любых напастях.
Вы первая радость моя,
И сколько б ни прожил я,
Последним останетесь счастьем[56], —
шепчет она, заканчивая песенку и не обращая внимания на слезы, уже капающие на голову сына. Она вспоминает слова Ричарда в день церковного праздника Санчи – что любовь подобна нежному маслу, а брак похож на уксус. Это неправда, сказала она тогда сестре. Любовь может идти рука об руку с браком. Страсть можно поддерживать сколь угодно долго, если оба, муж и жена, хотят этого. Тогда она была уверена, что способна удержать интерес Генриха. Но ссоры взяли свое. Привычка Генриха сваливать свои ошибки на других тяжело ударила по ней: неудачи Симона в Гаскони и его тяжбу с Генрихом за Элеанорино приданое он считает отчасти ее виной. По ее мнению, Генрих должен выплатить им обещанное, и за это он обвиняет ее в разжигании вражды. Но когда она отказалась давать показания в пользу Монфоров – разве он оценил ее поддержку? Как будто не заметил. Возможно даже, потерял к ней уважение.
И тем не менее она все та же, какой была всегда, – а кое в чем даже сделалась гораздо лучше. Ее фигура стала пышнее, лицо красивее, платья более модными, чем когда она впервые встретилась с ним. Она прекрасная охотница, что когда-то приводило его в восторг. Она продолжает писать ему стихи; раньше ему это нравилось, но теперь он не проявляет к ним никакого интереса. Генрих жалуется, что она слишком вмешивается в его государственные дела, хотя раньше сам приглашал ее для обсуждения каждого решения. Разумеется, так было до того, как в Лондон приехали Лузиньяны.
Рыжеволосая шлюха занимает ее меньше всего. По крайней мере, такая женщина не заменит Генриху королеву – правда, хотелось бы, чтобы он был более разборчив. Однако обсуждать с ним этот вопрос не имеет смысла. Он никогда не сознается и не извинится. Лучше она будет еще усерднее стараться его привлечь, и начнет сегодня же вечером. Зажжет в комнате побольше свечей, примет ванну и надушит тело и волосы, возможно, споет – раньше ему это нравилось. Сегодня ночью она увидит в его глазах огонь и, может быть, снова разожжет в его сердце страсть.
Когда во второй половине дня Генрих входит в детскую, она встает, чтобы поцеловать его, – но он отворачивается.
– Только что прибыл твой дядя Бонифас, – говорит король. – Конечно, с прошением.
Элеонора не понимает, что бы это значило. До того дядя никогда им не жаловался. Она встает, водружает на голову корону и идет вслед за Генрихом в приемный зал. Они занимают свои места, и входит дядя Бонифас, угрюмый и краснолицый, не такой красивый, как обычно. Вместе с ним входит дядя Питер.
– Случился очень печальный инцидент, – говорит Бонифас. – Прямой вызов моему авторитету архиепископа Кентерберийского и серьезное нарушение наших законов.
– В этом вопросе вы имеете достаточно полномочий, – отвечает Генрих, недовольный, что его беспокоят в Виндзоре. – Зачем обращаться ко мне?
