Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы
– Случился очень печальный инцидент, – говорит Бонифас. – Прямой вызов моему авторитету архиепископа Кентерберийского и серьезное нарушение наших законов.
– В этом вопросе вы имеете достаточно полномочий, – отвечает Генрих, недовольный, что его беспокоят в Виндзоре. – Зачем обращаться ко мне?
– Дело в том, Ваша Милость, – дядя Бонифас бросает предостерегающий взгляд на Элеонору, – что нарушитель – ваш брат Эмер де Лузиньян.
Когда в прошлом месяце Бонифас был в Риме на приеме у папы, Эмер – все еще дожидаясь своего утверждения епископом Винчестерским – назначил в приют Святого Фомы в Саутуарке нового приора.
– Он превысил свои полномочия, и мой представитель Юстас уведомил его об этом, но он не стал слушать. Поэтому Юстас отлучил назначенца вашего брата от церкви и посадил под арест до моего возвращения.
Генрих багровеет:
– Ужасный поступок. Я бы назвал это чрезмерной реакцией.
– Но как еще было удержать его от занятия должности? – вступается Элеонора. – Эмер должен сказать спасибо, что его самого не отлучили от церкви.
– Что и случилось бы, не будь он братом короля, – замечает Бонифас.
Сестра Генриха Алиса и его братья Гай и Уильям решили уладить дело, послав в помощь Эмеру вооруженных рыцарей.
– Через неделю после ареста приора эти люди дубинами и топорищами отбили арестованного у мэйдстоунской охраны.
– Мы с братьями кое-что унаследовали от матери, – удовлетворенно хмыкает Генрих.
– Потом они поскакали в Ламбетскую церковь и схватили бедного Юстаса и нескольких моих слуг. И обошлись с ними очень плохо: избили почти до бесчувствия и бросили на дороге.
– На дороге! – восклицает Элеонора. – Близ Ламбета!
– Без лошадей и оружия.
– Их могли убить!
Ламбетская дорога кишит разбойниками и убийцами.
– Но ведь не убили? – спрашивает Генрих. – Нет? Значит, серьезного вреда не причинили.
– Не причинили серьезного вреда?! – вскрикивает Элеонора.
– Ваша Милость, – говорит Питер, – ваши братья оскорбили не только авторитет архиепископа, но также и ваш, поскольку это вы назначили Бонифаса на его должность. Если вы не осудите их, то потеряете уважение как со стороны баронов, так и со стороны менее значительных подданных.
– Значит, ради уважения баронов я должен принести в жертву моих родных? – скептически похохатывает Генрих.
Или она не так расслышала?
– Генрих, уважение подданных крайне важно, если ты собираешься и дальше править.
– Не помню, чтобы я просил твоего совета, – сквозь зубы обрывает ее король.
Он встает и, ко всеобщему удивлению, повернувшись спиной к савойским дядюшкам и жене, удаляется в свои покои.
Элеонора спешит за ним. Король задумчиво стоит у окна, его силуэт темнеет в вечернем свете.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать, Генрих? – спокойно спрашивает она.
– Как ты смеешь со мной так разговаривать, Элеонора?
– Генрих, ты же знаешь: я права. Твои братья…
– Ничего я не знаю! Моим братьям надоело, что твои дядюшки обращаются с ними, как с вассалами. С ними, сыновьями королевы!
– Епископ Винчестерский подчиняется архиепископу Кентерберийскому, – напоминает Элеонора. – Родители тут не имеют значения.
– Бонифас Савойский возомнил, что все у него в подчинении.
– Среди английского духовенства – да.
– И он приходит жаловаться на насилие – после того, как сам чуть не убил старика, превысив свои права надзирателя над монастырем! Помнишь?
– Твои братья были не правы, когда бросили ему вызов, и не правы, когда избили его людей.
– А ты? Ты была права, когда бросила мне вызов по поводу Бламстедского назначения?
– Очевидно, да, поскольку так сегодня решил суд.
Он отводит глаза, словно потерял нить и ищет ее где-то в комнате.
– Ты ненавидишь моих братьев.
– Нет. Я…
– Да! – торжествующе хохочет он. – Ты возненавидела их с того дня, как они прибыли в Лондон. Не трудись возражать. В тот день я прочел это в твоих глазах и до сих пор вижу твою злобу, когда появляются Уильям или Эмер. Но почему, Элеонора? За что ты их ненавидишь?
– Можешь спросить об этом своих братьев. Это они обращаются со мной, как с соперницей за твою любовь.
– Никакого соперничества нет, – рычит он.
– Ты слишком ясно дал это понять. – На ее глазах выступают слезы, и она отворачивается, чтобы их скрыть.
– По крайней мере, они не оспаривают каждое мое решение с таким вызовом, не унижают меня перед моими подданными.
– Да что ты знаешь об унижении? – огрызается она, повернувшись к нему. – Ты, который унизил меня перед всей Англией свой рыжей шлюхой!
У него выкатываются глаза, рот открывается и закрывается, как у выброшенной из воды рыбы.
– Сегодня я видела, как она шла по улице в мантии, которую я тебе подарила. Я подумала, кто-то из слуг украл ее! Но когда подошла…
– Ты подошла к ней? Бог мой, Элеонора!
– Да, а почему нет? Я вообразить не могла, что ты изменяешь мне, тем более с такой жалкой и дешевой потаскушкой.
Его лицо бледнеет, как рыбье подбрюшье:
– Ты обозналась. Это была чья-то другая мантия. Надеюсь, ты не устроила публичной сцены.
– Не оскорбляй меня.
Она поворачивается, выбегает из комнаты в свои покои, хватает разорванную мантию и бежит обратно. Он смотрит на жену, как будто кто-то – или что-то – умирает у него на глазах. Или уже умерло.
– Посмотри сам! – она бросает в него мантией.
Он осматривает ее, словно отыскивая путеводную нить, которая бы его оправдала.
– Как она могла порваться?
– Я сорвала ее с шеи этой шлюхи.
– Не может быть.
– Сорвала. Надо было изорвать ей морду, этой наглой chienne[57]. Она явно издевалась надо мной, Генрих! Я бы растерзала ее на куски, если бы не рыцари, которых ты послал со мной.
– Не могу поверить, что ты способна на такое. Разве подобает королеве так себя вести?
– А королю? Тебе пристало закатиться в самую клоаку королевства? Боже мой, если собираешься изменить мне, выбери благородную женщину или хотя бы кого-нибудь из наших служанок! Любая из них лучше бы подошла человеку, за которым я замужем!
– Кому-то все равно пришлось бы быть этим человеком.
Жилы у него на шее начинают пульсировать. Взгляд становится безумным. Элеонора понимает, что перегнула палку. Она ждет взрыва.
– Как далеко может зайти высокомерие женщины, если ее не остановить! – кричит король. – Я высылаю тебя из Лондона. Сейчас же!
– Зачем, чтобы встречаться с ней?
– Убирайся. Сегодня же.
– Хочешь, чтобы я ушла? Правда? – Она прижимает руку к вздымающейся груди. – И куда мне идти?
– Как можно дальше от меня.
