Мэри Брэддон - Тайна фамильных бриллиантов
Филипп ответил, что хочет видеть господина Керсталя-сына, и старуха провела баронета и его жену в гостиную, где заметны были следы старинной роскоши и где бронзовых часов и канделябров было вдвое больше, чем стульев и столов. Сэр Филипп отдал свою карточку старухе, и та отнесла ее в соседнюю комнату, из которой в полуоткрытую дверь хлынули облака табачного дыма.
Вскоре в дверях, в облаках дыма, как некое языческое божество, показался мужчина средних лет с черной бородой и в грязной голландской блузе с пятнами масляной краски. Это был Керсталь-сын. Он раскланялся с сэром Филиппом и спросил его, что могло доставить ему честь его посещения.
Филипп Джослин объяснил свое дело и рассказал живописцу, что более тридцати пяти лет тому назад, мистер Майкл Керсталь, известный в то время живописец, написал портрет Генри Дунбара, единственного сына Персиваля Дунбара, известного банкира.
— Тридцать пять лет тому назад! — Живописец задумчиво поглаживал бороду. — Тридцать пять лет тому назад! Это очень давно, милорд, и я боюсь, что мой отец не вспомнит этого дела; с сожалением должен сознаться, что он с трудом вспоминает прошлое. Его память с некоторых пор очень слаба. Вы желаете узнать, куда девался этот портрет мистера Дунбара, не правда ли?
— Да, мы хотим, если возможно, увидеть этот портрет, — ответила Лора, хотя вопрос и был обращен к ее мужу. — Мистер Дунбар — мой отец, и это единственный портрет, когда-либо снятый с него. Я очень хотела бы увидеть его и купить, если возможно.
— И вы полагаете, что мой отец взял этот портрет с собой в Италию, когда он тридцать пять лет тому назад уехал из Англии?
— Да, я так слышала от моего дедушки. Он потерял из виду мистера Керсталя и никак не мог узнать, что стало с этим портретом. Но я не теряю надежды на успех. Как вы думаете, картина могла уцелеть? — спросила Лора.
— Очень возможно, что она пропала, — ответил художник, сомнительно качая головой. — Впрочем, так как она по-настоящему принадлежала мистеру Персивалю Дунбару, а не моему отцу, то, может быть, это обстоятельство и спасло ее от уничтожения в течение стольких лет. У моего отца валяются во всех углах целые кипы картин без рамок. Может, среди них есть и портрет мистера Дунбара.
— Ах, как я была бы вам благодарна, если бы вы позволили мне рассмотреть эти картины, — сказала Лора.
— Вы надеетесь узнать этот портрет?
— Да разве я могу ошибиться? Я хорошо знаю лицо моего отца, и надеюсь, что, несмотря на перемену, которая, конечно, произошла с ним за тридцать пять лет, я все-таки узнаю его. Пожалуйста, сэр, позвольте мне взглянуть на эти картины.
— Я готов с величайшим удовольствием показать вам их, — добродушно ответил художник. — Я только схожу узнать, может ли мой отец принять посетителей. Он так давно уехал из Англии, что боюсь, не забыл ли он фамилию Дунбар; но очень возможно, что по какой-нибудь счастливой случайности он будет в состоянии помочь вам в ваших поисках.
С этими словами мистер Керсталь оставил своих посетителей и минут через десять возвратился к ним с известием, что отец готов принять сэра Филиппа и леди Джослин.
— Я говорил ему о мистере Дунбаре, — сказал живописец, — но он ничего не помнит. Он сегодня немного занимался и теперь в отличном расположении духа. Он вне себя от счастья, что может снова владеть кистью, но рука его ужасно дрожит, и он едва может держать палитру.
Художник провел их в большую комнату, довольно комфортабельную, но очень просто меблированную и натопленную до удушья. В конце комнаты под занавешенным альковом стояла кровать, у окна мольберт, а хозяин комнаты сидел в мягком кресле рядом с горячей печкой.
Майкл Керсталь на вид казался еще старее, чем был на самом деле. Это был красивый старик с длинными седыми волосами, ниспадавшими на воротник его сюртука, и с черной, бархатной ермолкой на голове. Он был веселый старик, и жизнь казалась ему счастливой; ибо французы имеют привычку почитать своих отцов и матерей, а мистер Фредерик Керсталь был натурализованный француз.
Старик раскланялся и приветливо улыбнулся, когда ему представили сэра Филиппа и Лору, потом он с особенной грацией указал на стулья, которые его сын придвинул для гостей.
— Вы желаете посмотреть картины, сэр? Ах да, разумеется, разумеется! Новая школа живописи, сэр, кажется старику какой-то странной. Старику, который помнит сэра Томаса Лоренца, — да, сэр, я имел честь лично его знать. В те дни еще не было прерафаэлевских теорий, не было картин, в которых все фигуры словно вырезаны из цветной бумаги и наклеены на канву; не было зеленых деревьев и красных драпировок и шоколадных полос на ультрамариновом фоне, которые теперь выдают за небо. Не было тогда угловатых подбородков, коленок и локтей, не было завитых, рыжих волос, не рыжих, а красных и курчавых, как у негров, а мне говорят, что теперешнее молодое поколение называет это красотой. Нет, сэр, в мое время не было ничего подобного. В мое время был французский живописец по имени Давид и английский — Лоренц; они снимали портреты с мужчин и дам, и они основали джентльменскую школу живописи. Тогда ставили позади сюжета красную занавесь, давали ему в правую руку новую шляпу или сверток бумаги, а левую клали ему за жилет из лучшего, блестящего, черного атласа, и ваш сюжет имел вид джентльмена. Да, сэр, хотя бы он входил в вашу мастерскую трубочистом, но выходил из нее всегда джентльменом.
Старик еще долго говорил, так как прерафаэлевские теории составляли его антипатию, и к тому же его сын принадлежал к этой ненавистной школе. Судя по его разговору, он, казалось, совершенно владел умственными способностями, и Лоре показалось, что его намять вовсе на так слаба, как говорил его сын.
— Когда вы еще жили в Англии, мистер Керсталь, — сказала она, — до вашего отъезда в Италию вы написали портрет моего отца, Генри Дунбара, который тогда был молодым человеком. Помните ли вы это?
Лора с надеждой задала этот вопрос, но, к ее удивлению, мистер Керсталь не обратил внимания на него, а продолжал говорить об упадке новейшего искусства.
— Мне говорили о молодом человеке по имени Мильз и о другом молодом человеке по имени Гольмон Гунт — это настоящие мальчишки, сэр; действительно, не более как мальчишки, а меня уверяли, что когда работы этих сорванцов выставлены в Лондонской королевской академии, то народ толпится около них и приходит в неистовый восторг; тогда как приличный джентльменский портрет депутата какого-нибудь графства не обращает на себя никакого внимания. Так мне сказали, сэр, и я должен этому верить.
Лора с нетерпением слушала эту болтовню о живописцах и об их картинах. Но мистер Керсталь-сын заметил ее нетерпение и поспешил ей на помощь.
