Анн Голон - Анжелика. Мученик Нотр-Дама
Анжелика медленно повернулась к нему.
— Ты поэт?
— Нет, это не я сочинил, а Грязный Поэт.
— Ты знаешь его?
— Еще бы! Да он — поэт с Нового моста!
— Его я тоже убью.
Карлик подпрыгнул, как жаба.
— Чего? Хорош шутить. Он мой друг.
Он огляделся, призывая всех в свидетели, и покрутил пальцем у виска:
— Эта баба точно свихнулась! Она всех хочет прирезать!
* * *Вдруг послышались крики, и толпа расступилась перед странной процессией.
Во главе ее выступал долговязый тощий человек, семеня босыми ногами по талому снегу. Густые седые лохмы падали на его плечи… Безбородого можно было бы принять за старуху, но это был мужчина, во всяком случае если судить по одежде, состоявшей из изодранных штанов и плаща с широкими рукавами. Выдающиеся скулы, угрюмый, хмурый взгляд глубоко запавших сине-зеленых глаз — этот человек был лишен пола так же, как и скелеты, сваленные в костнице, и вполне подходил к окружающей мрачной обстановке. Он нес длинную пику, на конце которой из стороны в сторону покачивалась дохлая собака.
Рядом, потрясая метлой, вышагивал маленький безусый толстяк.
За парой диковинных знаменосцев следовал музыкант с виелой, водивший смычком по своему инструменту. В облике музыканта странным был головной убор: большая соломенная шляпа, нахлобученная до плеч, с проделанными в ней дырками, сквозь которую поблескивали насмешливые глаза. Сзади бежал мальчишка и яростно колотил в дно медного таза.
— Хочешь знать, кто эти трое знатных господ? — спросил карлик у Анжелики.
И, подмигнув, добавил:
— Ты знаешь тайный знак, но я-то понимаю, что ты не из наших. Те, что впереди — Великий и Малый евнухи. Великий евнух уже давно одной ногой в могиле, но видно никогда не помрет. А Малый евнух сторожит жен Великого Кесаря. Он несет знак Короля нищих.
— Метлу?
— Цыц! Нечего насмехаться! Метла нужна, чтобы выметать мусор. За ними идут Музыкант Тибо и его паж Лино. А вот и крали Короля нищих.
Он показал на женщин в грязных чепчиках, с одутловатыми лицами и усталыми глазами проституток. Некоторые из них были еще довольно красивы, и все они бросали по сторонам наглые взгляды. Только первая, подросток, почти совсем еще девочка, сохранила какую-то свежесть. Несмотря на холод, едва сформировавшаяся грудь была обнажена: девушка с явной гордостью выставляла ее напоказ.
Затем прошли факельщики, мушкетеры со шпагами, мошенники, переодетые паломниками, прошедшими по Пути Святого Иакова.[81] Наконец, показалась тяжелая скрипучая телега. Ее катил великан с пустым взглядом и отвисшей губой.
— Бавотан, шут Великого Кесаря, — пояснил карлик.
Шествие замыкал человек с седой бородой, одетый в черное платье, из карманов которого торчали свитки пергамента. На поясе висели три хлыста, рог с чернилами и связка гусиных перьев.
— Паленый, главный сборщик податей Великого Кесаря, он же ведает законами королевства нищих.
— А где Великий Кесарь?
— В повозке.
— В повозке? — недоуменно повторила Анжелика и немного привстала, чтобы получше разглядеть.
Телега остановилась у кафедры.
Шут Бавотан наклонился, вынул что-то из телеги, затем уселся посреди кафедры и пристроил это нечто к себе на колени.
— Боже мой! — выдохнула Анжелика.
Она увидела Великого Кесаря.
Это было существо с чудовищным торсом, который оканчивался хилыми, словно у двухлетнего ребенка, белыми ножками. Мощная голова обросла черными косматыми волосами и была обмотана грязной тряпкой, закрывавшей гнойную язву. Глубоко посаженные глаза холодно поблескивали из-под кустистых бровей. У него были пышные усы с лихо закрученными кончиками.
— Хе-хе! — усмехнулся Баркароль, наслаждаясь изумлением Анжелики. — Скоро, девчонка, ты поймешь, что у нас маленькие верховодят большими. Как думаешь, кто станет Великим Кесарем, когда подохнет Коротышка Ролен?
И он прошептал ей на ухо:
— Деревянный Зад!
И он покачал не по росту огромной головой:
— Это закон природы. Чтобы править нищими, нужны мозги. А чаще всего их как раз у длинноногих-то и недостает. Ты что на это скажешь, Легкая Нога?
Тот, кого карлик назвал Легкая Нога, улыбнулся. Он только что присел на краешек могильной плиты, прижав руку к груди так, словно у него болело сердце. Это был еще совсем юноша, приятный с виду. Он с отдышкой произнес:
— Ты прав, Баркароль. Лучше голова на плечах, чем ноги. Потому что если ноги откажут, то у тебя больше ничего не останется.
Анжелика удивленно посмотрела на ноги молодого человека, длинные и мускулистые.
Он грустно улыбнулся.
— Ноги-то при мне, но они меня почти не слушаются. Я был скороходом мессира де Ля Саблиера; как-то раз я пробежал за день двадцать лье, и сердце не выдержало. С тех пор еле хожу.
— Не можешь ходить, потому что слишком много бегал! — крикнул карлик и подпрыгнул, — Ху-ху-ху! Вот так потеха!
— Заткни глотку, Барко, — проворчал кто-то. — Ты нам осточертел.
Чья-то крепкая рука схватила карлика за шиворот и отшвырнула на груду костей.
— Этот урод всем надоел. Согласна, красотка?
Человек, так грубо вмешавшийся в разговор, нагнулся к Анжелике. Молодая женщина успела порядком устать от омерзительного вида окружавших ее калек и нищих, поэтому его красота принесла ей даже какое-то облегчение. Она не могла как следует разглядеть лицо мужчины, скрытое в тени широкополой войлочной шляпы с облезлым пером. Но правильные черты, большие глаза и красивый рот не ускользнули от ее внимания. Мужчина был молод, в полном расцвете сил. Смуглая рука лежала на рукояти заткнутого за ремень кинжала.
— Ты чья, красотка? — ласково спросил он, и ей послышался в его голосе чуть заметный иностранный акцент.
Она промолчала и высокомерно отвернулась, глядя прямо перед собой.
На ступенях перед Великим Кесарем лежал тот самый медный таз, в который совсем недавно барабанил мальчишка из его свиты.
Подданные Короля по очереди подходили и бросали в таз дань.
Налог каждого зависел от его «специальности». Карлик, снова пристроившийся рядом с Анжеликой, вполголоса называл ей род занятий каждого из нищих, умело пользовавшихся милосердием добрых людей со времен основания Парижа. Баркароль показал на прилично одетых «попрошаек», которые, скорчив стыдливую мину, подходили к прохожим с жалостной байкой о том, что раньше они были уважаемыми людьми, но во время войны их дома сожгли, а имущество разграбили. «Торгаши» выдавали себя за торговцев, разоренных разбойниками, а «обращенные» признавались, что они протестанты, но по милости Божьей обрели свет истинной веры и собираются перейти в католичество. «Обретя» истинную веру в одном приходе, они отправлялись в другой. Так переходили они от одного прихода к другому, в каждом «обретая» истинную веру.
