Памела Джонсон - Кристина
Эмили, по обыкновению, покрылась красно-бурыми пятнами. Она действительно сказала то, что думала, и теперь не собиралась отрекаться от своих слов.
— Им приходится туго, я знаю, и им неприятно, что Нэд был вынужден вернуться в вашу контору. Я хочу сказать, что, когда вы им это предложили, они действительно были очень огорчены. Но не понимаю, почему они должны огорчаться теперь, когда им предлагают как раз то, что им очень нужно.
Миссис Скелтон легонько захлопала в ладоши. Ее увядшая красота выглядела особенно внушительно в лучах заходящего солнца.
— Браво! Слава богу, нашелся хотя бы один разумный человек.
— Ведь это, право, уступка, Нэд, — сказала Эмили с надеждой, обращаясь к Нэду.
Но миссис Скелтон запротестовала.
— Нет, нет. Я этого не говорила. Никаких уступок с нашей стороны. Просто мы хотим, чтобы ребенок ни в чем не нуждался.
Само предположение, что мое толстое, милое, постоянно голодное, добродушное дитя в чем-то нуждается, привело меня в негодование.
— Благодарю вас, — сказала я, — но мы не можем принять ваше предложение.
Я посмотрела на Нэда. Он молчал, засунув руки в карманы, и покачивался на носках.
— Это очень великодушно с вашей стороны, — повторила я.
Мать Нэда еле заметно улыбнулась.
— Хорошо, дорогая, я сказала, хорошо. По-моему, только миссис Джексон проявила благоразумие, но делайте, как хотите. Гарольд, нам пора. — Она напомнила мужу, что к шести они ждут гостей.
Когда они поднялись, Нэд вдруг сказал сдавленным голосом:
— Марк ни в чем не нуждается. Крис делает для него все. Мы просто не можем принимать подачки.
Мне стало неприятно, что он так груб. Я не знала, как сгладить это.
— Нет, не надо так говорить, — сказала я. — Пожалуйста, не надо.
— Моя дорогая, — сказала миссис Скелтон, целуя меня, — мы знаем, что у тебя доброе сердце. Мы знаем даже, что оно у тебя настоящее, а не каучуковое. Мне жаль, что ты не разделяешь мнения твоей тети Эмили, но ничего не поделаешь.
Подойдя к Нэду, она неожиданно дружелюбно толкнула его в плечо.
— Ты глупый упрямец, не так ли? Что ж, таким ты, должно быть, и останешься. Иным я тебя и не знала.
Он ничего не ответил.
Скелтоны попрощались со мной и с Эмили и уже было направились к двери, как вдруг Нэд сказал:
— Мы с Крис проводим вас.
Мы провели их через газон к тенистому дереву, где с глазенками, полными смеха и понятной только ему одному радости, играл Марк. Он снял оба носочка и, как птица в силке, запутался голыми ножками в сетке коляски.
— Мне кажется, он очень похож на Нэда, — важно заметила миссис Скелтон.
— Ах, что за малыш, ах молодец! — ворковал ее супруг, вертя над Марком кончиком своего галстука. — Скажи «папа». Ты еще не умеешь говорить? Ну скажи же: «па-па».
— Рот, мне кажется, такой, как у Нелли. — Миссис Скелтон еще ниже склонилась над коляской, щурясь и утвердительно кивая головой.
Я освободила ножки ребенка из сетки, убрала ее и поцеловала сына. Щечка его была крепкой и упругой, от нее пахло детской присыпкой и цветами.
— Хорошо, — вдруг громко сказал Нэд, — вы сами знаете, что мы согласны. Вы сами знаете, что у нас нет иного выхода. Мы оба благодарим вас. — Лицо его подергивалось от гнева. Прилившая кровь остановилась где-то на середине лба, образовав красную полосу, словно от загара. Глаза казались огромными от застывших в них слез. — Мы очень благодарны вам, — повторил он еще раз глухим голосом.
Глава II
После этого Нэд стал еще меньше интересоваться сыном. Марк был моим ребенком и миссис Скелтон: я заботилась о нем, а она давала деньги. Мне кажется, Нэд сам сознавал, что Марк не имеет к нему никакого отношения.
Меня это все мало огорчало. В доме теперь было немного больше денег. Я купила себе два ситцевых платья, доставивших мне больше радости, чем любая новая вещь, которая появлялась у меня до сих пор. Задумчиво разглядывая свое отражение в зеркале с Марком на руках, я представляла, как все будут говорить: «Какая очаровательная мать и какой прелестный ребенок». Я снова, как в детстве, давала волю своей фантазии. Мне было приятно погружаться в ее сверкающие глубины, плавать среди изящных коралловых островков моего воображения, медленно преодолевая упругое сопротивление воды. В такие минуты я смотрела на Нэда, словно через прозрачный стеклянный барьер, как золотая рыбка смотрит на людей через стекло аквариума.
Должно быть, и он отдалялся от меня, погруженный в свои собственные мысли. Часто, пока я убирала посуду после завтрака, он проглядывал газету и вдруг замечал, что ему не нравится то, что происходит в мире. Он готов поклясться, что в любой день могут возникнуть неприятности. Он говорил это с сожалением, но в его глазах вспыхивали искорки радости. Он думал о войне. Собственная неудовлетворенность делала его прозорливым.
— Никто не знает, какой оборот все это примет. Уверяю тебя, что я ничуть не буду удивлен, если снова придется надеть шинель. — Он уже видел поля, колонны марширующих солдат, армейскую жизнь, которая была ему близка и понятна.
Но его мечты носили бессистемный, недолговечный характер. Я всегда могла угадать, когда он расставался с очередной из них — по резко изменившемуся настроению, по злым и безуспешным попыткам обрести новый интерес в жизни. Раз или два, тайком от отца, он пытался найти место в других конторах. Но застой в деловой жизни продолжался, на бирже удерживалось понижение бумаг, и никто не покупал недвижимости.
Я убедилась, что он действительно неудачник. Если бы осуществилась его мечта — быть солдатом, повидать мир, командовать и подчиняться, жить жизнью множества таких, как он, он был бы, пожалуй, другим человеком. Его физическая смелость, о которой рассказывала мне его мать, не вызывала сомнений. Он был общительным и веселым в обществе равных себе. Он мог бы преуспеть и даже обрел бы покой.
Мое отдаление от Нэда дошло до таких пределов, что иногда я забывала, каков он на самом деле. Год назад, если бы я получила письмо от редактора, в котором тот сообщал, что мое стихотворение ему понравилось, но он все же хотел бы переговорить со мной, я скрыла бы это от Нэда, а не рассказала ему, забывшись от радости, как сделала это сейчас.
— Ты опять принялась за старое? — спросил он.
— Всего лишь одно стихотворение, — оправдывалась я.
— Сам вижу, что одно. Я думал, ты уже выросла из этих забав.
Я решила произвести на него впечатление названием журнала.
— Никто не читает его, — сказал он.
— Но у него довольно большой тираж, — сказала я с видом знатока.
